Говорят, что эта песня была сложена в те далекие годы, когда жила монахиня Сёсё.410 В мире долго судачили о том, чьи рыданья имелись в виду, сама же монахиня, состарившись, нашла себе прибежище в Сига. Недавно в местечке Мацумото в Оцу я навестил одну старую монахиню по имени Тигэцу, беседуя с ней, мы вспомнили между прочим и о тех временах, и было это так кстати, что, растроганный, я сказал:
<1689>
Горы спокойны и воспитывают дух, вода всегда в движении и услаждает чувства.411 Есть человек, который обрел прибежище как раз посередине — между покоем и движением. Его называют Тинсэки из рода Хамада.412 Он перевидал все самые прекрасные виды, из уст его льются изящные речи, он очистил душу свою от всякой мути, смыл с себя мирскую пыль, потому и называется Сяракудо — Храмина безмятежности. Над воротами своего дома вывесил он полотнище, на котором начертал следующее предостережение: «В ворота сии не дозволено входить здравому смыслу».413 Забавно, что он добавил еще один разряд неугодных гостей к тем, что упоминаются в шуточной песне, написанной в назидание гостям Соканом.414 Жилище его состоит из двух скромных клетушек площадью в дзё,415 он следует за Кю и Дзе416 в постижении духа ваби,417 но не усердствует в соблюдении правил. Он сажает деревья, распределяет камни в саду, таким пустяковым утехам отдавая часы. Залив Омоно отделен мысами Сэта и Карасаки, словно два рукава обнимают они море,418 на берегу высится гора Микамияма. Море напоминает очертаниями лютню-бива, ветер шумит в соснах, ему вторит плеск волн. Напротив своего дома наискось видит Тинсэки гору Хиэ и вершину Xира-но Таканэ, за одним плечом у него гора Отова, за другим — Исияма. Цветами с горы Нагара убирает он свои волосы, гора Кагамияма украшает вершину луной. Окрестные виды меняются с каждым днем, прекрасные «без помады, без пудры».419 И, должно быть, за ними вослед меняются ветер и облака, рождающиеся в его душе.
<1690>
За горой Исияма, позади горы Ивама есть еще одна гора, ее называют Кокубуяма. Название это, должно быть, перешло к ней от храма Кокубундзи420 еще в давние времена. Если перебраться через узкий поток у подножья и, поднимаясь по окутанному зеленой дымкой склону, трижды повернуть и еще шагов двести пройти, перед смиренным взором путника возникнет величественное святилище Хатимана. Говорят, божество это является воплощением будды Амиды.421 В домах, приверженных единому,422 с возмущением отворачиваются от него, те же, кто придерживается учения о двуединстве,423 почитают и того, кто умеряет свой блеск и уподобляется пылинке.424 В последнее время здесь почти не появляются паломники, а потому здешние пределы исполнены особой святости и покоя. Рядом со святилищем есть покинутая хозяином хижина, крытая травой. Ее окружают буйные заросли полыни и низкорослого бамбука, крыша протекает, стены покосились, если и живет здесь кто, то только лисы и барсуки. Называют хижину — Призрачная обитель. Хозяин, некий монах, приходился дядей доблестному Кекусую из рода Суганума, но тому уже восемь лет, как от него осталось лишь имя — Старец из Призрачной обители.
Между тем, я, человек, которому давно перевалило за четвертый десяток, около десяти лет тому назад распростился с городской жизнью и, словно сбросившая плащ гусеница плащевница-миномуси, словно покинувшая домик улитка, направил стопы свои в Оу, бродил по берегам Кисаката, подставляя лицо палящим солнечным лучам, взбирался, утруждая ноги, на сыпучие дюны у бурных северных морей, а в нынешнем году отдался на волю озерных волн.425 Уподобившись уточкам нио, спешащим вверить себя случайному тростниковому стеблю, к которому течение прибьет их плавучее гнездо, перекрыл крышу, сплел новый плетень, и, хотя не было у меня желания задерживаться в этих горах, куда забрел в начале четвертой луны, стал подумывать: «Не скоро от этих вершин оторваться сумею».426
Так или иначе, а весна совсем недавно покинула горы. Еще цветут камелии, горные глицинии цепляются за ветви сосен, иногда закричит где-то рядом кукушка, и даже сойка залетит порой; где-то рядом, ничуть не докучая мне, стучит дятел — все вокруг несказанно меня развлекает. Душа блуждает в землях У и Чу,427 на восток и на юг простирающихся, тело же остается на берегу рек Сяо и Сян у озера Дунтинху.428 Горы высятся на западе и на юге, жилища людские виднеются вдалеке, южным благоуханием веет с далеких вершин, северный ветер насыщен морскою прохладой. Гора Хиэ, вершина Хира, и дальше — сосна Карасаки в дымке, там — замок, там — мост, там — лодки, с которых ловят рыбу. Голоса дровосеков, по склонам Касатори бродящих, песни крестьян, пересаживающих рисовые ростки на полях у подошвы горы, стук пастушков-куина429 в ночном мраке, пронизанном светлячками,430 — словом, всего, что ласкает зрение и слух, здесь в избытке. Вот гора Микамияма — она похожа на Фудзи и невольно напоминает о старом жилище на равнине Мусаси431; глядя на гору Танаками, я перебираю в памяти тех, кто покинул уже этот мир. Есть здесь и другие горы — пик Сасахо, вершина Сэндзе, гора Хакамагоси. Селение Куродзу темнеет густо, совсем как в той песне из «Манъесю»,432 где говорится «охраняют сети…» Когда окоем не затянут облаками, я, вскарабкавшись на гору позади хижины, делаю себе помост в кроне сосны, стелю на него соломенное сиденье и называю все это — обезьянье седало. Я вовсе не считаю себя учеником почтенных Вана и Сюйцюаня,433 которые вили гнезда на яблонях и плели из травы лачуги на вершине горы Чжубо. Просто, став сонливым горным жителем,434 я восседаю на круче, вытянув ноги, в пустынных горах сижу, вылавливая вшей. Иногда, ежели есть желание, зачерпну чистой воды из родника в ущелье и сам приготовлю себе еду. Живу скромно, лишь тихий звон капель нарушает тишину,435 хозяйство мое скудно весьма. Тот, кто жил здесь до меня, сердцем стремился к высокому и не имел склонности к затейливому устрою. Помимо молельни, здесь есть лишь небольшое помещение, куда убирается на ночь постель.