С другой стороны – внутреннее потрясение таинственными «звуками» и готовность безоглядно устремиться вслед за ними:
В контексте поэтики и мировосприятия Лермонтова, возможно, следует читать и его стихи, посвященные кавказским завоевательным походам России. 11 июля 1840 года Лермонтов участвовал (и отличился) в кровопролитном сражении при Валерике и по свежим следам написал стихи. Лирическое вступление переходит в блестящее и подчеркнуто остраненное, холодное описание резни. Дальше – такие строки:
Человек «враждует», потому что оторван от природной гармонии, а оторван он от нее потому, что всегда смущен зовами из других миров – светлыми или демоническими, ему не различить. Так же можно прочитать и главное «имперское» лермонтовское стихотворение – блестящий «Спор» (1841). «Дряхлый Восток» сливается с природой и описывается как ее часть:
Воинственный «Север» вносит в эту усталую гармонию человеческие страсти – но на чьей стороне сам автор? Мы не знаем этого. Лермонтовское «имперство» гораздо конкретней пушкинского, он, как впоследствии в Англии Киплинг, дает голос людям, непосредственно участвующим в имперских походах и платящим за них жизнью («Казачья колыбельная песня», «Завещание»). Но вспомним «Родину», тоже написанную в 1841 году. «Слава, купленная кровью» и «полный гордого величия покой» оставляют поэта равнодушным. Его любовь к России – это привязанность к самым интимным, приватным, глубинным сторонам русской жизни:
Начало 1841 года, месяцы, проведенные в пути и в Петербурге, были особенно плодотворны. В это время рождается «Тамара» – русский эквивалент «Лорелеи», магическое стихотворение, которое не убивает даже хрестоматийность.
В эти месяцы написано «Выхожу один я на дорогу» – стихотворение, настолько совершенное в своей последней прозрачности, что его трудно комментировать – хотя в нем, несомненно, заключена загадка (что означает этот вечный музыкальный сон, который поэт предпочитает жизни и смерти?). Написано «Свидание», проникнутое экзотикой и обаянием Грузии. Странная, на грани гротеска «Любовь мертвеца». «Морская царевна», в которой традиционный балладный мотив (так красиво в свое время обыгранный в «Русалке») выворачивается наизнанку и предстает мрачным, уродливым. И рядом – нежный, почти сентиментальный «Листок». Еще в 1840 году Лермонтов переводит «Воздушный корабль» Цедлица и создает волшебную вариацию на тему «Ночной песни странника» Гете – «Горные вершины…». В 1841 году он перекладывает (тоже вольно) Гейне – поэта, который постепенно становится таким же важным и влиятельным для русской поэзии, как ранее Байрон. Эти переложения («На севере диком…», «Ночевала тучка золотая…», «Они любили друг друга так долго и нежно…») тоже стали классическими.
Творчество Лермонтова в последние месяцы жизни очень богато и многообразно. Но стихотворение, которое, возможно, читаешь с особым волнением, – это «Сон». В этом стихотворении мир жизни и мир смерти зеркальны. «Холодный сон могилы», оказывается, тоже предусматривает сновидения, и мертвец (или умирающий?) видит во сне женщину, которой «снится» он. Сам же мир смерти – это Кавказ; но он предстает здесь не в цветущем величии своем, а кажется выжженной «азиатской» пустыней:
Предчувствие смерти на Кавказе не обманывало поэта, но про обстоятельства ее он не догадывался.
В конце апреля Лермонтов имел неосторожность появиться в Петербурге на балу, где присутствовали члены императорской фамилии. Для опального офицера это было нарушением этикета. 25 апреля ему велено было выехать в полк. Ехал Лермонтов, не торопясь: служба ему явно наскучила. По дороге он останавливался в воронежском имении знакомого офицера, а прибыв в полк, квартировавший в Ставрополе, немедленно достал справку, согласно которой он нуждается в лечении минеральными водами. 14 мая он приезжает в Пятигорск, где снимает комнату вместе со своим родственником и близким другом Алексеем Столыпиным (прозвище Монго). В Пятигорске Лермонтов явно стремился задержаться подольше – тем более, что здесь собрались многие члены «кружка шестнадцати», при разных обстоятельствах попавшие на Кавказ.
И вот 13 (25) июля по возвращении с бала у знакомых Лермонтова Верзилиных состоялось его резкое объяснение с одним из старых приятелей, майором Николаем Соломоновичем Мартыновым. Человек, по всем отзывам, обидчивый и самовлюбленный, склонный к позерству, носивший кавказскую одежду и «утрировавший вкусы горцев», Мартынов был частой и легкой мишенью для лермонтовской язвительности. Если верить показаниям самого Мартынова, именно лермонтовские шутки «при дамах» послужили поводом для упреков и угроз Мартынова и, в конечном итоге, для дуэли.