Выбрать главу
Еще хоть раз поговорить с отцом, Там время может быть у нас найдется. Не так как было пред его концом… Но кто мог знать, что он уж не вернется.
Он уходил на час, а не на век И, вот, упал у Городского Сада… Усталый, важный, грустный человек, Проживший жизнь (несладкую) как надо.
И этот друг… Хотя, какой он друг, (Но он мог стать мне самым лучшим другом), В большой палате окнами на юг, Он на платок в крови глядел с испугом.
В начале мы не говорили с ним, Потом минуту, (я ходил к другому), Но много надо ли от нас больным… В больнице все не так и по-иному.
Умней бы было ехать не простясь… — Ты будешь жить. (Впервые «ты» как дети, Сказали мы краснея и стыдясь.) На третий день ты умер на рассвете.
…и несколько других еще имен Наедине я часто повторяю… А если смерть короткий только сон? Но как узнать… Я ничего не знаю…
«Русские записки». Париж-Шанхай. 1937, № 2.

Баллада о гимназисте

На семнадцатый год Показалось ему, Что так жить — не идет, Что так жить — ни к чему.
Оставался былым Их торжественный дом. «Стал он глупым и злым», Говорили о нем.
Хоть бы слово в ответ, Молчаливый с утра. «Может быть, он поэт», — Насмехалась сестра.
«Может быть, он влюблен, Или тайный порок». Приближался сквозь сон Им назначенный срок.
Он писал в дневнике: «Чуда нет. Я умру. Не в Твоей ли руке Кончу эту игру?»
«Если можешь — подай, Если нет — откажи. Лучше ад, лучше рай Ожиданья и лжи».
Из багрового сер Стал огромный закат. На столе револьвер Оставлял его брат.
Звук был ясен и чист На весь дом, на весь свет. Был у нас гимназист, А теперь его нет.
«Числа». Париж. 1934, № 10.

ПРОЗА

ЖИД. Рассказ

… «Кругом него шумел все тот же огромный и равнодушный город. По мосту с оглушительным треском и звоном летели трамваи и такси, прохожие шли сплошною стеною, усталые, озабоченные и хмурые. На правом берегу Сены, в небе ярко и назойливо горели рекламы универсальных магазинов. А над всем этим, над рекламами универсальных магазинов, в красноватом и беспокойном небе был Бог»…

Литературные собрания устраивались у всех членов Кружка по очереди, сегодняшнее собрание сходило происходило у Пассоверов, у Зинаиды Захаровны Пассовер, красивой и высокой шестнадцатилетней девочки, одетой в вечернее вырезанное платье.

В комнате царил полумрак, только около чтеца стояла лампа, защищенная матовым экраном. На столах стояли свежие цветы, на стенах висели знаменитые кошки Фужиты и хорошие репродукции Боттичелли. Гостей было человек пятнадцать. Это были все очень молодые люди и барышни, все курили, двое молодых людей сидели прямо на полу и перед ними на ковре стояли чашки с остывающим чаем.

…«Ну что же, сказал про себя Человек. Если Бог — так, и этот город, и люди, — то все остальное мне уже безразлично».

— Господа, — сказал вдруг, останавливаясь, Карнац, — я, может быть, перестану читать?

Заглушенные смех и шепот сразу оборвались. Председатель, хорошенький мальчик с живыми веселыми черными глазками, сидевший поодаль за отдельным столом, резко позвонил в колокольчик.

— Господа, прошу вас, — сказал он. — Так невозможно. Карнац, прошу вас, продолжайте читать, это все очень интересно.

Но рассказ уже подходил к концу.

…«Человек достал из портсигара папироску, закурил ее и бросил. Папироска описала в небе полукруг и упала в черную воду. Николай, — это был он, быстрым и ловким движением перенес свое тело на край парапета, задержался на одно мгновение и, прежде чем прохожие успели ахнуть, стремглав ринулся вниз.

Люди толпились на мосту и кричали. Но было уже поздно. Над тем местом, куда прыгнул Николаи, сошлась черная вода. В ней по-прежнему отражались фонари и красные рекламы. По-прежнему гремел и звенел огромный и равнодушный город. Ему не было дела до Человека, но и Человек уже не был больше в его власти. И только вечерние газеты отметили»…