Пряха
(Баллада)
Она с рожденья пряла,
так свыше суждено,
и пело и плясало
ее веретено.
Вот солнце засияло
к ней в узкое окно,
и пело и плясало
ее веретено.
Прядет, прядет без срока,
хоть золотую нить
с лучом звезды далекой
рука могла бы свить.
Но пробил час, вот слышит
веселый стук копыт,
и нить рука колышет.
и сердце чуть дрожит.
Вскочила, оробелый
в окно бросает взор,
пред нею Рыцарь Белый
летит во весь опор.
Все видит: щит, облитый
лучами чистых звезд.
и на груди нашитый
широкий, красный крест:
В нем все так несказанно,
над шлемом два крыла…
и нить свою нежданно
рука оборвала.
Нить гаснет золотая,
как тонкий луч небес,
и милый образ, тая,
быстрее сна исчез.
Кто нить больную свяжет,
как снова ей блеснуть,
и сердцу кто расскажет,
куда он держит путь?
И день и ночь на страже
над нею Смерть, давно
ее не вьется пряжа.
молчит веретено.
— «Приди же, Смерть, у прялки
смени меня, смени!..
О. как ничтожно жалки
мои пустые дни!..
Вы, Ангелы, шепните,
как там соединить
две золотые нити
в одну живую нить!..
Я в первый раз бросаю
высокий терем мой,
и сердце рвется к Раю,
и очи полны тьмой!..
Вот поступью несмелой
к волнам сбегаю я.
где, словно лебедь белый,
качается ладья.
И к ней на грудь в молчанье
я, как дитя, прильну
и под ее качанье
безропотно усну!»
Белый рыцарь
Рыцарь, я тебе не верю!
Пламень сердца скрыт бронею,
и твоей перчатки страшно
мне холодное пожатье.
Страшен мне твой крест железный —
рукоять меча стального,
речь сквозь черное забрало…
Я тебе не верю, Рыцарь!
Рыцарь, страшны мне рассказы
про зверей и великанов,
страшны мне святые гимны,
что поют самосожженье.
Рыцарь, Рыцарь, будь мне братом!
опусти свой щит тяжелый,
подними свое забрало
и сойди с коня на землю!
Рыцарь, я не королева,
не волшебница, не фея!
Видишь, выплаканы очи
и безжизненны ланиты!
Знаешь, вещий сон мне снился,
(я была почти ребенком),
говорят, что сны от Бога,
был то сон, была то правда?
Как-то я порой вечерней
под окном одна грустила,
вдруг в окне предстал мне Рыцарь,
чудный рыцарь, Рыцарь Белый.
Трижды он позвал: «Мария!»
и исчез, а я не знала,
то мое ль он назвал имя,
или Деву Пресвятую!
Мне одежду лобызая,
он исчез во мраке ночи.
только там на дальнем небе
сорвалась звезда большая!
И во мне звучит немолчно
с этих пор призыв «Мария!»
Говорят, что сны от Бога,
был то сон, была то правда?
Я с тех пор, как неживая,
я не плачу пред Мадонной;
на Ее груди Младенец,
я же вовсе одинока.
Будь мне братом, милый Рыцарь!
О, сойди ко мне на землю,
чтоб остаток дней могла я
на груди твоей проплакать.
Любовь и смерть
(Три сонета)
I.
Под строгим куполом, обнявшись, облака
легли задумчивой, готическою аркой,
как красный взгляд лампад, застенчиво-неяркий
дрожит вечерний луч, лиясь издалека.
Тогда в священные вступаю я века;
как мрамор строгих плит, кропя слезою жаркой
страницы белые, я плачу над Петраркой,
и в целом мире мне лишь ты одна близка!
Как гордо высятся божественные строки,
где буква каждая безгрешна и стройна.
Проносятся в душе блаженно-одинокой
два белых Ангела: Любовь и Тишина;
и милый образ твой, и близкий и далекий;
мне улыбается с узорного окна.
II.
Но жизни шум, как режущий свисток,
как в улье гул жужжаний перекрестный,
бессмысленный, глухой, разноголосный
смывает все, уносит, как поток.
Раздроблены ступени строгих строк,
и вновь кругом воздвигнут мир несносный
громадою незыблемой и косной,
уныло-скуп, бессмысленно-жесток.
Разорваны видений вереницы,
вот закачался и распался храм;
но сердцу верится, что где-то там,
где спят веков священные гробницы,
еще плывет и тает фимиам,
и шелестят безгрешные страницы.
III.
Как цепкий плющ церковную ограду,
моя душа, обвив мечту свою,
не отдает ее небытию,
хоть рвется тщетно превозмочь преграду.
Нельзя продлить небесную отраду,
прильнуть насильно к райскому ручью…
мятежный дух я смерти предаю,
вторгаясь в Рай, я стану ближе к Аду!
Вот из-под ног уходит мрамор плит,
и за колонной рушится колонна,
и свод разъят… Лишь образ Твой, Мадонна,
немеркнущим сиянием залит,
лишь перед Ним сквозь мрак и клубы дыма
Любовь и Смерть горят неугасимо!
Рассказ Иларио
Вчера в тени собора Santa Croce
мне некий муж торжественно предстал.
но в мир иной его глядели очи,