Что ж говорить, коль разгадана тайна?
Что ж пробуждаться, коль спится так сладко?
Все ведь, что нынче открылось случайно,
новою завтра воскреснет загадкой…
В миг пробужденья
Я не знаю, как проснулась
(пел вдали веселый звон),
сну блаженно улыбнулась
и забыла светлый сон.
Тихо сон заколебался,
словно тучки белый край,
и печально улыбался,
отлетая в милый Рай.
Ах, настанет час, коснется
вновь чела его крыло,
грустно взор мой улыбнется,
улыбнется он светло.
Весной
Заиграли пылинки в луче золотом,
и завешена люстра тяжелым холстом;
на паркете лежит окон солнечных ряд,
и кресты на церквах, словно свечи, горят.
Блещет купол, омытый весенним дождем,
вновь чему-то мы верим, чего-то мы ждем!
Вновь, дыша ароматом, бела, тяжела
над оградой железной сирень зацвела;
вереница касаток резва и легка
неустанно кружит, бороздя облака.
Сколько золота в пыльных, весенних цветах!
Сколько жизни в безмолвных, бескровных устах!
И, заслышав оркестра бодрящую медь,
ей в ответ все сердца начинают звенеть,
и с отчизны далекой, на миг долетев,
нам о детстве поет колокольный напев.
Четыре слезы
Ты помнишь, как часто малюткой больною.
ты книжку большую кропила слезою,
упав на картинки лицом.
О чем, дорогая, о чем?
Ты помнишь, как с первого детского бала
вернувшись, всю ночь ты в постельке рыдала,
упав на подушку ничком.
О чем, дорогая, о чем?
Ты помнишь, робея в толпе бессердечной,
закапав свечою наряд подвенечный,
ты слезы струила тайком?
О чем, дорогая, о чем?
И ныне, над чистою детской кроваткой
ты горькие слезы роняешь украдкой
под кротким лампадным лучом.
О чем, дорогая, о чем?
Бедный юнга
баллада
Пусть ветер парус шевелит,
плыви, фрегат, плыви!
Пусть сердце верное таит
слова моей любви!
Фрегат роняет два крыла,
вот стал он недвижим,
и лишь играют вымпела
по-прежнему над ним.
Покрепче парус привязать,
и милый взор лови!
Но как же на земле сказать
слова моей любви?
Мне нужны волны, ветерок,
жемчужный след ладьи,
чтоб ей без слов я молвить мог
слова моей любви;
им нужен трепет парусов
и блеск и плеск струи,
чтоб мог я ей сказать без слов
слова моей любви.
И вот я с ней, я ей твержу:
«Плыви со мной, плыви!
О там, на море я скажу
тебе слова любви!»
Ей страшен дождь соленых брызг
и трепет парусов,
руля нетерпеливый визг;
ей не расслышать слов.
Пусть парус ветер шевелит,
плыви, фрегат, плыви!
Пусть сердце верное хранит
слова моей любви!
Прежней Асе
Асе Ц.
Бьется чистым золотом струна,
и сверкают серебристой льдины.
Что за песнь доходит к нам со дна?
Это — смех резвящейся Ундины.
Чуть колышат волны тень челна,
парус гибче шеи лебединой.
Что за песнь доходит к нам со дна?
Это — плач покинутой Ундины.
Струны, как медные трубы, гремят,
дрогнул султан исполинского шлема…
Слышишь их рокот? Они говорят
нам про коня и Рустема.
Струны, как флейты, вздыхают, звеня,
отзвуки битвы доносятся слабо,
вижу шатер в бледных отблесках дня,
вижу в нем тело Зораба.
Тихо померкнул малиновый круг,
грустно вздохнули цветы, поникая;
чья это тень стройно выросла вдруг,
в далях вечерних мелькая?
Лампа, как Ангел, роняет лучи,
в детские глазки, смотрящие прямо…
Где же и шлем и шатер и мечи?
Сказку читает нам мама.
Меланхолия
Как сумерки застенчивы, дитя!
Их каждый шаг неверен и печален;
уж лампа, как луна опочивален,
струит, как воду, белый свет, грустя.
Уж молится дрожащим языком
перед киотом робкая лампада;
дитя, дитя, мне ничего не надо,
я не ропщу, не плачу ни о чем!
Там, наверху, разбитая рояль
бесцельные перебирает гаммы,
спешит портрет укрыться в тень от рамы…
Дитя, дитя, мне ничего не жаль!
Вот только б так, склонившись у окна,
следить снежинок мертвое круженье,
свой бледный Рай найти в изнеможенье
и тихий праздник в перелетах сна!
Мальчик с пальчик
А.С.
На дерево влез мальчик с пальчик,
а братья остались внизу,
впервые увидел наш мальчик
так близко небес бирюзу.
Забыта им хижина деда,
избушка без окон, дверей,
волшебный дворец людоеда,
двенадцать его дочерей.
И братцы блуждают без хлеба
и с дерева крошку зовут,
а он загляделся на небо,
где тучки плывут и плывут.