IX.
В двенадцать дня, в день верб, в день грез о счастьe
Прорезал звон часов звонок входных дверей.
За розовым стеклом, из светлого ненастья
Смеялась пара глаз из-под кривых бровей.
И юноша в цилиндре старомодном,
В крылатке странной, с узким пухом щек,
Волнуясь ждал в дверях, кого угодно,
Но только не ее… Но услыхал Валек,
И, не найдя на кухне Пелагеи
И потревожить фрейлену не смея,
Он крикнул Кадю, и к ключу она
Склонилась, новым гостем смущена.
X.
И долго в нерешимости стояли
Они друг против друга. Надо лбом
У Кади волосы от воли трепетали;
Была она для вербы в голубом.
Загнулись длинные махровые ресницы,
Наивны были серые глаза,
И вся какой-то светлой тихой птицы
Она подобьем радостным была.
И первым возгласом ожившего Рожнова
Вдруг стало «здравствуйте» — простое слово.
Но в маленькой мелодии его
Сверкало новой жизни торжество.
XI.
«Моя фамилия такая же, как ваша,
И деда вашего я имя сохранил,
И хоть родство довольно смутно наше,
И меч веков наш узел разрубил —
Я к вам вхожу троюрдным братом Петей,
И, может быть, как я давно мечтал,
И этот старый дом меня приветит,
Как я его, мечтая, привечал!»
Он сжал ее протянутую руку,
Вошел, и по уверенному стуку
Его калош, казалось, слышал пол,
Что он сюда не первый раз вошел.
XII.
А Кадя, окрестив его нахалом,
Скользнула платьем к тетке в кабинет…
И Петр, уже смутившись, в нише зала,
В распахнутую дверь, увидел свой портрет.
«Ну», думал он: «пол-горя Кадя, внучка;
А с этой-то уж и не знаю, как!
Не целовать же в самом деле ручку?
И как бы с места не попасть в просак»…
Но выплыла в халате Агриппина
С лежалым запахом духов и нафталина
И, протянув блестящую ладонь,
Сказала нежно: «Капочка, не тронь!»…
XIII.
«Как видите», прибавила с улыбкой:
«По родственному встретить вас спешу.
А, знаете, я вас узнала б без ошибки —
У вас с моим отцом я сходство нахожу
До странности большое! Ну, смотрите:
Такой же нос, такие же глаза…
Не правда ль, Кадя? Сами поглядите!
Вот он, его портрет! Ну, что? Я не права?…
Да что же… Раздевайтесь! Пелагея!…
Вот неожиданность… Чайку сейчас скорее,
Должно-быть перезябли налегке?…
Кадюша, вот — ключи… В буфете — ром, безе…»
XIV.
«Как вас зовут? Петр Николаич!? Чудо!
Как моего отца! Позвольте, кто же вы?
Какая же родня? Из Костромы? Откуда?
Из Новгорода? Ну, конечно, — с Мсты!»
Петр что-то отвечал, веселый от удачи -
Все вышло глаже, чем воображал;
За сахар Капка щурит глаз свой рачий;
От треволнения у «тетки» задрожал
По чашке чайник; Кадя тихо вертит
Кольцо на пальцe, узким ногтем чертит
По скатерти, узоры обводя
И пристально за пальцами следя.
XV.
Дубовый стул, который сам он выжег;
На чашке с крышкой памятный дракон;
Знакомый вид безе, ванильных пышек,
Погнутых канделябр и без крючков окон.
И даже на сквозном стеклянном циферблате
Стенных часов все тe же три часа…
И только нет его в коричневом халате,
И нет его жены с ее: «Comme-ça!»
А тетка все расспрашивала Петю;
И вышло так, что он один на свете
Из всей семьи, дорогу пробивать
Придется самому — протекции не ждать.
XVI.
Что кончил он филологом в Варшаве,
И кончил только что, туманно впереди;
Об них узнал во «Всей Москве» в Виндаве,
Где у товарища гостил недели три…
Ну, словом, врал, чтоб только отвязаться!
Но, оказалось, тетка приняла
Все к сердцу, предложила оставаться
У них, помочь… Вообще мила была.
И даже Петр был удивлен участьем
К своей судьбе, но вспомнил о пристрастьи
Ее быть патронессой — в мать пошла —
И только думал: «надолго ль мила?»