XIX.
Где грезы лунные ночного привиденья?
Любовь не для него, он сам — не для любви!
Его мечты, глумясь, уже коснулось тленье
И бездной порваны грядущего пути!
Мечтал — ее спасти и вот — ее он губит,
И их удел один — к недавнему возврат…
Ты лгал, апрель! Она его не любит!
Ты лгал, апрель! Камин зовет назад!
Но-пусть — он хочет жить, бороться силы хватит;
Пусть в смерть судьба клубок свой темный катит,
Пусть сгнивший гроб его злорадно ждет —
Свой новый путь он до конца пройдет.
XX.
Он вынул бриллиант, не развернувши тонкой
Знакомой замши, и швырнул в окно…
И кто-то промелькнул, и засмеялся звонко,
И солнечных лучей запутал волокно.
Потом вскочил на ветки, задрожали,
Мелькая ветки, спрыгнул, расплескав
Ручей, и там в лазурной, легкой дали
Помчался дымным облаком, зажав
В ладонях вытянутых искру бриллианта,
И лес — угрюмый внук угрюмого Атланта —
Подняв небесный свод на рамена вершин,
Ревниво скрыл его во мгле своих пучин.
XXI.
И мудро перешептывались сосны
О нем, о маленьком, взволнованном Петре:
Наследуют унылым зимам вёсны,
Весенний жемчуг в зимнем серебре!
И ты, пришедший к нам из праха снова,
Не тяготись недавней тьмой могил,
Как мы, восставшие из гроба снегового,
Как струи рек из синих льдистых жил!
Журчи с ручьем, шуми с мохнатой хвоей,
Познай, как мы, волнений и покоя
Размеренную смену бытия:
И благо — жизнь твоя, и благо — смерть твоя!
XXII.
«Живи, как будто жизнь твоя не смолкнет вечно.
Борись за жизнь до смертого конца
Меча защитного не покидай беспечно —
Пусть он замрет с тобой, в пожатьи мертвеца!
В любви и в радости коварно-лживо скрыты
Мучительный удар, страданий долгих яд —
Отдайся им, но панцирем покрытый,
Но разума свободным шлемом сжат!
Не затемни кристальных дней тревогой,
Чужими помыслами, праздностью убогой,
И никому не дай ты перейти
Свои случайные, но вольные пути».
Глава третья
I.
Тускней огни свечей… Нет ни Петра ни Кади!
Их комната угрюма и пуста…
Уплыло солнце, в стекла рам не глядя…
Чу — мыши бегают по скатерти стола:
Их молчаливый пир таинственен и жуток:
Лишь звякнет по тарелке яркий нож,
Поднимутся скелеты птичьих грудок,
В недопитом винe замрет, застынет дрожь…
А по углам на паутинах гибких
Повисли пауки… В саду, на ветках зыбких,
Блестит синея сталактит дождя,
И поезд гукает, с платформы уходя…
II.
В лесу, под соснами, на старый пень присела,
Ладонями лицо закрыла, прядь волос.
Повисла мокрая, прическа подурнела
И расползлась жгутами светлых кос…
Трясутся узенькие, сгорбленные плечи,
И плачет маленькое сердце невзначай -
В нем что-то скомкано и брошено далече,
У новой чашечки обломан хрупкий край.
Вдруг жутко понята неведомая тайна,
Коснулось что-то темное случайно -
Так подвенечное червонное кольцо
Недобрым блеском заглянет в лицо.
III.
Он наклонился к ней, коснулся рук смущенно,
И не было в губах простых послушных слов.
Все спуталось, и думы монотонно
Кружились странные в безумье полуснов -
О ровном шуме старых узких сосен
И о коре морщинистых стволов,
О дятле вдумчивом, подсчет ушедших весен
Ведущем для резных весенних облаков…
О гребнях в волосах у Кади, пальцах тонких…
О бабушкиных слепеньких болонках,
Визжавших жалобно на беличьем меху,
О дедe скорченном, завернутом в доху.
IV.
Он злобно обрывал кошмар и комкал мысли…
Щемила тяжкая грызущая тоска,
И думы порванные путались и висли,
И жизнь была бессмысленно дика.
Как-будто сдвинулись вокруг и полиняли
Дешевых декораций лоскуты —
Картонный пень, бумажный мох и дали,
И в далях облака и замки, и мосты.
И платье путалось за выступы и рамы,
И выдранный лоскут холста у панорамы,
Приколотый булавкой, западал,
И там — за ним — чернел глухой провал.