«Я тоже притворюсь ребенком…»
Я тоже притворюсь ребенком,
Когда так близко Рождество.
«Старик Рождественский!» вдогонку
Я крикну, вспомнив про него,
Неси и мне подарок важный,
О нет, не замок трехэтажный,
Под елки даже не духи,
За милые мои стихи.
Но дай мне только поцелуи,
С любовным, трепетным теплом,
С тем, кто, наверное, тоскует,
И тоже думает о том.
«Какое-то тяжелое бессилье…»
Какое-то тяжелое бессилье
(Пора смиренно слушаться судьбу!)
У музы бедной сломанные крылья —
Такие ли пригодны на борьбу!
И дни плетутся серой паутиной,
От ежедневных дрязг налег налет,
И выплывает в паутине длинной,
Не старый, новый двадцать пятый год.
Где прежние, весенние стремленья
У берегов покинутой Невы,
Где вечеров пленительных томленье,
Как шелест прорастающей травы!
Сидеть в кафе, от дыма задыхаясь
Виолончель и скрипка и рояль
До исступления поют, сливаясь,
Все про одно: про страстную печаль.
«Неужели только на экране…»
Неужели только на экране
(Клонится устало голова!)
Есть предел томительных желаний,
Недоговоренные слова!
Неужели это только накипь,
Неужели это только хмель,
И любви невыраженной знаки
Лишь узнает баловень апрель.
Но сегодня ветер иступленный
(Это самый яростный джазбанд!)
Обещает нежности уклоны,
Не вошедшей в модный прейскурант.
Для других закрывши плотно двери,
Вслушиваясь в нежности укол,
Всей истоме сладостной поверив,
Бросить лист исписанный на стол.
«Так оседает в волнах моря пена…»
Так оседает в волнах моря пена —
В грудную клетку глубже, глубже грусть.
Весенний дождь совсем обыкновенный,
И этот стих обыкновенный пусть.
До боли стиснув голову в коленях,
Густая кровь, что темная смола.
Не рождена для взлетов и падений,
Немного лишь любовного тепла!
О чем прошу! — О не о звездах с неба.
Но взгляд его мне больше обещал.
Как нищий — Христа ради, корку хлеба,
Так я всей нежности забытой шквал.
Чтоб наших губ тревожное дыханье
Слилось в протяжном шепоте ночей,
А все иное, точно на экране,
Прошло игрой знакомою теней.
«И больше даже нет воспоминаний…»
И больше даже нет воспоминаний,
Лишь иногда — раз в месяц, или в два,
Так слышит обреченный на изгнанье
Во сне любви забытые слова.
Покачиваясь, маятник размерно
Отбрасывает каждый новый час,
И дни проходят безразлично верно
Как малосольный, грамотный рассказ.
Так суждено тем, у кого нет силы,
И лишь тоска пустынная как звон.
Смычок в ответ поет «приди мой милый».
Скрипач хромой играет за окном.
«Никому ничего не расскажешь…»
Никому ничего не расскажешь,
Ведь слова, что холодная медь.
Солнце молча стоит на страже,
Охраняя небесную твердь.
Пусть он мне ничего не предложит.
Мы чужие, но что же с того.
Раз теперь мне всего дороже
Видеть, видеть улыбку его.
Воробей прочирикал, взлетая,
И пропал за небесной чертой.
Только сердце тревожное знает —
Был и больше не будет покой.
«Теперь ли, или через много лет…»
Теперь ли, или через много лет,
В столице шумной, иль в углу медвежьем,
Неясно память различает след.
Но этой встречи чует неизбежность!
В кафе приморском, в сумрачной пивной —
Так неожиданно, до сердцебиенья —
Все заслонив, загородив собой,
Войдет, и будет явь, не сновиденье…
И помня только не слова, но взгляд,
Доисторическим теплом зовущий,
Как медиум, не знающий преград,
Друзей оставив, сквозь людскую гущу
Навстречу… — Вы ли? — Изменились! Нет!
О близости томительной дыханье…
А настоящее: осенний, тусклый свет
И грусти еле слышное скитанье.
БЕРЛИН. 1933–1941
«Все тот же ветер мне напомнит пусть…»
Все тот же ветер мне напомнит пусть
Скрип мелких пристаней, Невы теченье
И юности безропотную грусть,
Как пароходов мерное движенье.
О чем она, неясная, была,
Что облаком за крепость уплывала…
Вода тянула, билась и звала…
А вы, прощаясь, улыбнетесь вяло.
Я не скажу вам, больно ли мне. Нет,
Слова еще ненужней поцелуев.
Смотрите: так прозрачен зимний свет,
Так ясен снег, укрывший мостовую.
«Звездным снегом запушило ноги…»
Звездным снегом запушило ноги,
Широко раскинут небосклон.
Где они, щемящие тревоги,
Города чужого перезвон?
Конькобежцев легкое скольженье,
Пируэтов путаный узор.
Так стоять, без дум, без напряженья,
Меря льда синеющий простор.
«Телефон на столе, но ведь это орудие пытки…»