This tone has long since passed…
A new city has risen from the ruins,
Only I have not grown weary
Of recalling you, old Berlin!
Something of a new life occurs in 1983 for Vera Lourie. She is inspired to write in German and to date has written over thirty poems which she calls Tagebuch einer Seele. Responding to the presence and artistic sensitivity of her special friend, Vera first attemts to shower her with love and affection. One is struck by the intensity of the emotion and the singular focus of the poet’s vision. Yet for readers of the Russian poems, the themes begin to echo her earlier works and follow a similar progression. There is the love, so all-consuming that it cannot be matched. The ensuing disapointment and the realization of human limitations lead the poet to the sanctuary of memory and imagination — to her Muse and poetry. There is her Marchenland in the world of music and poetry “Ich war nicht mehr alt, ich war nicht mehr krank.” In her poem “Es war, es ist” Vera’s Fee bridges the past and present, Petersburg and Berlin. For too many years Vera’s poetic fairy has been kept hidden in her desk drawer. Finally she has found a way to let her out and share with us the magical world of words which has sustained her through the long journey of life.
I wish to express my gratitude to the Alexander von Humbold-Stiftung und Middlebury College for their generous support of my work. I am indebted to Nina Berberova who sent me in search of Vera Lourie and to Aleksandr Baxrax who helped me find her. Dmitry Paramanov shared my sense of discovery as he helped decipher the notebooks and typed the Russian poems. Most of all, I thank Vera, whose youthful enthusiasm and support for this collection were my constant inspiration. She has opened the diaries of her soul to me, and through them I have come to appreciate my own life and love all the more.
Thomas R. Beyer, Jr.
Heidelberg-Berlin-Middlebury 1984-1985
Посвящается Н.Н. Евреинову
Кто Вы такой, Христос и арлекин,
Всегда носящий маску шутовскую.
Усталый взгляд Рембрандтовских картин
Я предпочла улыбке, поцелую.
И по ночам я разучилась спать,
Загадку жуткую решить не смею.
Мне жесткой кажется моя кровать,
И в бездну заглянуть я не умею.
Кто вы такой, фанатик или шут?
Какая тайна скрыта под личиной?
Мне голову так больно мысли жмут,
Мне бесконечно грустно без причины.
А может быть Вы просто человек
С душой больной, изломанной и жалкой.
Унылый гость заманчивых аптек,
В пальто осеннем, с деревянной палкой.
Сегодня светом озаренный бог
Вы смотрите на мир с любовью, верой,
В нем много неизведанных дорог,
А завтра безнадежность, боль без меры,
Кругом не люди — уличная грязь,
А Вы пророк — кокаинист усталый,
Вам надоела с скучной жизнью связь
И смертная тоска в улыбке вялой.
Пусть будет так, я все равно люблю
Кокаиниста и шута, пророка.
Я терпеливо по ночам не сплю,
По комнатам брожу я одиноко.
Но неужели маску не сорву
И тайну никогда я не узнаю.
Я только Вами целый год живу
И тоже маской от людей скрываю.
На смерть Гумилева («Никогда не увижу Вас…»)
«Никогда не увижу Вас»,
Я не верю в эти слова!
Разве солнечный свет погас,
Потемнела небес синева?
Но такой как и все этот день,
Только в церкви протяжней звонят,
И повисла черная тень!
Не увижу серый тот взгляд!
А последней зеленой весной
Он мимозу напомнил мне…
Пойду и открою окно,
От заката весь город в огне.
Вечер смычком ударяет по крышам,
Звонко запело железо в тиши.
Пусто кругом не видать ни души,
Ночи ступают неслышно.
Месяц — огромный небесный дракон
Странно прищурился в тучах,
Верно по небу великий пророк
Ходит насупившись тучный.
Стал незнакомым знакомый путь,
Площадь Дворцовая новой.
Жутко под темную арку нырнуть,
Кони повисли сурово.
Страх пред неведомым как превозмочь.
Арка все ближе и ближе…
Площадь пустынна и темная ночь
Тело горячее лижет.
Смерть не пугает ужасами ада,
Не страшен черт с рогами и хвостом.
А жутко то, что ничего не надо,
И только черви скользкие кругом.
По-прежнему над миром солнце светит,
Но не проникнет в деревянный гроб,
И губ горячих никогда не встретит
Мой разлагающийся лоб.
«Синяя бумага, синие чернила…»
Синяя бумага, синие чернила.
Лето в Сестрорецке, море и песок,
А в лесу тенистом маленькая вилла,
Сладкие печенья и вишневый сок.
Шло письмо недолго, только две недели,
Три тяжелых года разделяют нас.
В Сестрорецке грустно: дачи опустели,
Вспомнила я друга и прощальный час.
Ночь («Я сидела ночью в саду…»)
Я сидела ночью в саду
И глядела на звездный круг.
Было тихо, но ветер подул,
Стало холодно, мрачно вдруг
И ночная расширилась пасть,
Облизнула запекшийся рот.
Я боюсь, я боюсь упасть
В этот грозный водоворот.
Там железные трубы гремят,
Черным вихрем несется земля.
И стальной, сверкающий взгляд
В миг последний там встречу я.
«Точно в черную броню закован…»
Точно в черную броню закован
День сегодня мрачный наступил,
Раскачался колокол церковный,
Раскачался и стонал без сил.