Выбрать главу
Но разве океан ответствен за циклоны? Но как виной толпы считать голов мильоны? Кто станет осуждать за темные пути, Которыми ему приходится идти, Великий смерч людской, живую тучу, — словно Стихия может быть невинной иль виновной? К чему? Пускай ему рассудка не дано, — Париж и Лондон в нем нуждаются равно: Предшествуя огню густым и зыбким дымом, Толпа творит прогресс, а мы — руководим им. Пускай английская республика мертва, — По-прежнему звучат Мильтоновы слова. Пусть толпы схлынули, — стоит мыслитель смело; Довольно этого, чтоб не погибло дело. Пускай злодей сейчас счастлив, надменен, чтим, — Восстанет право вновь и верх возьмет над ним. Сразило небо Рим, но озарились своды Глубоких катакомб святым огнем свободы. За сильного — Олимп, за правого — Катон. В Костюшко вольный дух Галгака возрожден. Ян Гус испепелен, но Лютер остается. Чтоб светоч подхватить, всегда рука найдется. За правду жизнь отдать мудрец всегда готов. Без принуждения, без ропота, без слов От скопища рабов, что вкруг него теснится, Уходит праведник в святую тьму гробницы, Гнушаясь не червей, а низости людской. О, эти Коклесы, забытые толпой, Герои-женщины, умершие без стона: С Тразеем — Аррия и с Брутом — дочь Катона, — Все те, кто смел душой, чей полон света взор: И Люкс, и Кондорсе, и Курций, и Шамфор, — Как горд был их побег из жизни недостойной! Так над болотами взмывает лебедь стройный, Так над долиной змей орел, взлетев, парит. Явив пример сердцам, в которых ночь царит, Сердцам преступным, злым, корыстным и ползучим, Они уснули сном угрюмым и могучим, Закрыв глаза, чтоб мир не возмутил их вновь; Страдальцы пролили во имя долга кровь И молча возлегли на ложе погребальном, И доблесть сжала смерть в объятии прощальном.
Как ласков кажется священный мрак могил Тому, кто чист и добр, велик и светел был! Для тех, кто говорит: «Нет правды и не будет!», Для тех, кто силы зла и беззаконья будит; Для Палласов, Каррье, для Санчесов, Локуст; Для тех, чье сердце лжет, чей мозг от мысли пуст; Для праздных болтунов, погрязнувших в витийстве, — Урок и приговор в таком самоубийстве! Когда нам кажется, что жизнь сейчас умрет; Когда не знаем мы, идти иль нет вперед; Когда из толщи масс — ни слова возмущенья; Когда весь мир — одно молчанье и сомненье, — Тот, кто сойдет тогда в глубины черных рвов, Отыскивая прах великих мертвецов, И головой к земле в отчаянье склонится И спросит: «Стоит ли держаться, верить, биться, Святая тень, герой, ушедший навсегда?» — Услышит тот в ответ из гроба голос: «Да»,
***
Что это там вокруг во тьме ночной летает? То хлопья снежные. Кто их пересчитает? Как охватить умом мирьяды мириад? Темно. В пещеры львы с добычею спешат. Зловещий нивелир, покров снегов глубоких, Уже сровнял с землей вершины гор высоких, И кажется, что дней остановился бег; Тех, кто уснет сейчас, не разбудить вовек; Поля и города лежат оцепенело; Нечистое жерло клоаки побелело; Лавина катится по мрачным небесам; Вселенная во льдах. И нет предела льдам! Не различить пути. Опасность — отовсюду. Пусть так. И все ж, едва на снеговую груду, На эту пелену, что с саваном сходна, Прольется первый луч, — растопится она!

"Я начал свой рассказ про грозный год страданий, "

Я начал свой рассказ про грозный год страданий,

И, опершись на стол, я полон колебаний.

Могу ли все сказать? И продолжать ли мне?

О, Франция! Звезда померкла в вышине!

Я чувствую, как стыд мне сердце заливает…

Смертельная тоска. Чума чуму сменяет.

Что ж! Будем продолжать Историю, друзья!

Наш век перед судом. И здесь свидетель я.

СЕДАН

1
Тулон — пустяк; зато Седан!
Паяц трагичный, За горло схваченный рукой судьбы логичной, Раб собственных злодейств, вдруг увидал в глаза, Что стала им играть, как пешкою, гроза, И рухнул в глубину бездонного позора, И неотступный блеск карающего взора, Свидетеля убийств, последовал за ним. Вчера еще тиран, сегодня призрак, дым, Он богом брошен был вглубь черного провала, Каких история дрожащая не знала, И поглотил его зловещей бездны зев. Все предсказания превысил божий гнев.
Однажды этот шут сказал: «Надев порфиру, Не ужас я внушил, а лишь презренье миру» Когда же стану я властителем земли? Пред дядею моим дрожали короли. Маренго я не знал, но знал денек брюмера. Макиавелли ум или мечту Гомера Мой дядюшка умел в жизнь воплощать равно. Мне хватит первого. Мне Галифе давно Принес присягу. Мне верны Морни, Девьенны, Руэры. Я не взял ни Дрездена, ни Вены, Ни Рима, ни Москвы, — что ж, надо взять скорей. Я флаг андреевский сгоню со всех морей И заберу себе владенья Альбиона. Вор — прозябает лишь без мирового трона. Великим стану я; служить мне прибежит В тиаре папской Пий, в чалме Абдул-Меджид, Царь в пышной мантии, в собольей шапке старой. Ведь если я сумел обстреливать бульвары, Я Пруссию согну; и, право, труд один — Тортони штурмовать и штурмовать Берлин; Взял банк я — Майнц возьму без всякой лишней драки. Стамбул и Петербург — две гипсовых собаки; Эммануил и Пий схватились за ножи; Дерутся, как козлы, столкнувшиеся в ржи, Ирландцы с бриттами; Вильгельм полу-Аттила И псевдо-Цезарь Франц, однако полный пыла, Вцепились в волосы; весьма горячий град Испанцы Кубе шлют. Я крикну всем: «Назад!» — И, некогда босяк, паяц, я — ходом хитрым — Над всеми тронами вдруг сделаюсь арбитром. И без труда почти мне слава суждена: Быть всемогуществом, всплывя наверх со дна, Великим Карлом стать из лже-Наполеонов — Недурно. Надо что? Взять несколько мильонов Взаймы, — не в первый раз! — дождаться темноты, Когда повсюду спят и улицы пусты, И, как халиф Гарун, бродивший столь беспечно, Вдруг счастья попытать. Удастся ведь, конечно, Рейн перейти, когда был пройден Рубикон. Пьетри гирляндами украсит свой балкон. Он умер, Сент-Арно; что ж, заменю Базеном. Мне Бисмарк кажется плутом обыкновенным, И втайне думаю, что я получше плут. Пока я достигал удачи там и тут. Помощник мой — обман, и счастье мы с ним стащим; Я трус — но побеждал, подлец — но слыл блестящим. Вперед! Я спас Париж и должен мир спасти, Я не остановлюсь теперь на полпути. Мне остается лишь метнуть шестерку ловко. Но надо поспешить, удача ведь — плутовка! Мир скоро будет мой, как я давно мечтал; Из шара этого мне сделают бокал. Я Францию украл, украсть Европу можно. Декабрь — вот мой мундир, и тьма — мой плащ дорожный. Нет у кого орлов, тот коршунов найдет. Неважно! Всюду ночь. Воспользуюсь. Вперед!»