хоть что-нибудь, хоть что-нибудь,
но в темноте терялась суть.
И совершенный мир вещей
трещал из хаоса щелей.
И кровь стекала со стены.
Учись не чувствовать вины.
Все, что ты есть в чужих глазах -
инстинкт, помноженный на прах
и отраженья в зеркалах.
Родятся духи пустоты.
Они давно с тобой на ты.
Они сомкнут твои мозги.
Пока ты трезв, беги, беги!
А впрочем, господи, зачем
ломать такой некрепкий плен?
Он сам рассеется к утру,
закончив тайную игру.
Пока пусть стынет этот дом,
пусть пьют шампанское со льдом,
пусть видят гости миражи.
Благодари за щедрость лжи!
...А из прищуренных дверей
вам ухмылялся старый Фрейд.
Он редактировал любовь,
он знал пунктиры ваших снов.
Пока вы, устремившись вверх,
летели вниз, минуя век
и удаляясь от земли
под дивный вальсадор Дали,
минуя злую даму треф,
за вами старый Зигмунд Ф.
следил, как будто за жучком
следит жучковый астроном,
когда жучки на небесах
изволят ползать и плясать.
Предпочтем топорам погружение острых предметов...
Предпочтем топорам погружение острых предметов,
от которых предельно с Наружью Тревожная Нутрь совпадала
Пожирала любовь ножевая микроб человека
И прозрачная Моль в микроскоп эту смерть наблюдала.
"Я" (человек?..) вместо трубки курил свои пальцы.
Яростно счастлив, как поезд, на рельсы которому
дети легли.
Курица ночью снесла не простые, а страшные яйца -
черные бомбы и красные злые угли.
Они
Со мной опять здороваются стены.
С них сползает краска и идет за мной.
Они называют это тенью.
Я называю это тоской.
Не могу приспособиться к этому городу,
Не могу поселиться в чужие горы.
Они называют это глупой гордостью.
Я называю это горем.
За мной опять уходят бродяги.
Я держу кусок неба, вбиваю гвозди.
Я называю это флагом.
Они говорят мне, что это звезды.
Я сжимаю в руках солнца сгусток,
Остатки неба синего с солью.
Они называют это искусством.
Я называю это болью.
Кто-то рисует пустые дороги,
Кто-то чертит мысли по снегу рукой.
Они называют это богом.
Я называю это собой.
1986 г.
Тело
Как динозавренно мое большое тело,
где жилистые чернеют волоски.
Внутри него болтаясь неумело,
немею костяной рукой тоски.
иногда моя "душа" уходит в пятки,
мне кажется, я самости лишен.
моя "душа" со мной играет в прятки.
Стою в углу, слеп, честен и смешен.
Стою в углу, где дует в щели смерти,
где мне до ста назначено считать.
мой бог смешной приказывал:"не верьте!"
И я тогда не смел ему внимать.
Я всех святынь своих лишился сразу.
И в ад попав, смотрю в дверной глазок,
и вижу надпись "Я УШЕЛ НА БАЗУ.
И НЕ ВЕРНУСЪ." И подпись:"Ваш не Бог."
никто так быть не может беспощаден.
А если может, то не может быть.
но может бить. И от того из ссадин,
из ран я ТЕК, чтоб ТАК его любить.
Так НАДО как ДАНО. ДАНО как НАДО.
И хорошо, что некого винить,
и после смерти не бояться ада
мне, обреченному родиться в нем и жить.
Внутри себя я ощущаю мебель,
хромающий двуногий табурет.
И если есть не Бог на базе неба,
то, слава богу, что на небе Бога нет.
КАК насеком я, как доисторичен.
Как погремушки кости на соплях.
Как тень пиджак отбросил на земь личность.
И притворилась галстуком петля.
1993 г.
Как умерла моя кошка
я возвращусь домой никто не умер
целы старушки сухари очки
очки целы старушки сухари
печеньице /и суффикс неизбежен/
а вот бежит глагол
ЛЕЖИТ
ЛЕЖИТ
который день под той кроватью кошка
/наверно умерла/
наверно умерла иначе что ж
лежать лежать - ни пискнуть, ни хвостом...
залезь залезь - запрыгали старушки -
залезь залезь незнанье нетерпимо
ученье свет возьми фонарь с собою
И ЛЕЗЬ
ДОСТАНЬ
!
/как битом ваши просьбы обнаглели/
я лезу под...
нащупать кошку
/мне некого любить как мертвецов/
и бросились мне слёзы унимать
старушки
достала вялая мешок как бы картошки
несвежей /это ли любовь?/
жива еще. Но как-то неквартирно
и будто би уже в аду
/но нет, не там/
её еда была атеистична
как огород
мне сумку дать большую пребольшую
туда сложить жвотное молчи