И, выпивая стакан, улыбнется. Затылком,
Словно арбузом разбитым, стекает шикарно
Мозг несмешной человека без шляпы и тела.
Поезд проехал, оставив мертвецкое лето.
Спросит отец, воротясь: "Это то, что ты, милая, долго хотела?"
И восхищенная мать заворожено вышепчет: "Это!"
# # #
Нутрь зверя страшней его оболочки.
ГИГИЕНИЧНОЕ НАЧАЛО ОКОНЧАТЕЛЬНОГО
УБИЙСТВА.
В дырочку уха звукового верблюда проходит выстрел.
А из другого уха выходит точка.
1993
Триста кровавых пятен /3/
Война - это я.
Вы простые конвойные гниды.
Анонимные гады, гонимый к адскому дну
Достоевской, дурной и бездарно сырой Атлантиды,
Дураки и солдаты, проигравшие эту войну.
Если Гитлер уйдет, кто останется? Чей Чебурашка
Прокаженный пойдет убивать ваш твороженный мир?
Почему вам не ясно, гораздо сильнее, чем страшно?
И Палачик Начальников где? И Предателей где Командир?
300 пятен кровавых на стенку повесив, как коврик,
С медвежонком, усталый уснет ваш Мальчиш-Кибальчиш,
А, проснувшись, услышит: «Ты, мальчик, запачкался кровью,
И вовеки веков этой крови не смоешь, малыш.»
Гвозди (Департамент Пропаганды Насилия)
Мы скальпы забили лопатой,
Опасной лопатой мозга.
Визжал патолого-матом
Толпы потный хитрый ужас.
Сидел в голове дремучей
Отравленный хищный ежик.
Его кусачками кожи
Любить и жалеть не скучно.
1997
Типы и твари
Вы, типы и твари,
Гуляйте в садах!
Ползучие ваши улыбки
Размажет по скалам,
Осознанный страх
И неосознанный Гитлер.
# # #
Не посмотри,
Какой прелестной тварью
Я умираю
В скучных облаках.
Поешь меня, как пряник
И гербарий,
Мой в синих валенках
Помятый потный страх!
Хмур пейзаж жестокой архитектуры...
"Узнаю тебя жизнь, принимаю
и приветствую звоном щита"
Блок
"Постой паровоз, не стучите колеса,
Кондуктор, нажми на тормоза..."
BAUHAUS, звучащий в ушах выходного бога,
продлевает ветер, свистящий меж мертвых стен.
У меня нет дома больше, чем Мересьев безногий.
Там, где нет моего сердца,
там еще какой-то нерв его,
или что-то вроде...
(Зачем?)
Хмур пейзаж жестокой архитектуры.
Жизнь как-будто украдена Акулой Смерти
из этих пространств.
Последняя Старуха-Процентщица Русской Литературы
в берлинском кафе погрузилась в транс.
Гер-манию не регулируя мозгом нервным,
дурных маргиналов глотаю легальный бред.
Арийская плоть в Берлине, как тьма в консервной
банке, чей срок храненья продлится милионы лет.
Метро утробы лениво гложет,
таранит дыры стальным червем
Все любят Мамбу, Сережа тоже.
Все любят Мамбу, а мы умрем.
Вот я, с которой не то, что со всеми,
из одной страны приехала в другую страну.
Но я не чувствую разницы. Знаю только,
как мало времени
остается до того, как меня оставят совсем одну.
Это только у карманного человека
случается карманная смерть.
Был человек, например, и нет.
Или мучался, мучался и перестал. Суметь
так же, как все не удастся мне.
Нормальный турист прибудет на правильных поездах
А я приземлюсь стремительным Матиус Руст.
Весь мир - тюрьма. Мики Маус - это Иисус.
А Космос - Макдональдс, где души мертвых всегда
едят. А тот, кто не кушает, едет в ад.
Непослушные дети едут в ад.
А меня ни убить, ни скушать правильно не хотят.
Ничего со мной не хотят.
Умножая страхи на иксов смыслы,
Получаю свастики и кресты.
Василисков пасти. И там, где числа
у других вычисляются, там у меня пусты
клетки адских тетрадок 1 класса 3 рейха,
второго пришествия, очередной мировой войны.
У меня вместо чисел слова, от которых эхо
звучит в ушах пластмассовой тишины.
Этот город мертв, но не так, чтобы мне спокойно.
Этот город-морг накрывает смог.
Я ревную смерть свою
ко всяческой жизни,
даже к жизни улиток и насекомых.
Будь я богом, я б никогда не смог
создавать. Ведь нет ничего, унизительней созиданья.
Создавать - признавать потребности в чем-то, кроме
самого себя, перестать быть главным,
стать гибридом, бредом ангела и насекомого.
Бог, для меня, мелок, как моль и молюск.