Опадают в немой укоризне.
Светом пепельным вся залита —
Ты исполнена трепетной жизни
И тоске никакой не чета!
Ах, Сен-Санс, безотчетная юность
Тем прекрасней стократ — и она
Этот свет, эту горькую лунность
Не поймет — и понять не должна.
И благое неведенье танца
Так неведенью слова сродни!
Я стихи понимать не пытался —
И меня не убили они…
Протанцует и рученьки сложит, —
Счастья слезы заставит пролить —
Но не сможет, вовеки не сможет
Смертной муки моей разделить.
И моя суеверная робость
Подает мне решительный знак,
Что и мне эту узкую пропасть
Перейти невозможно никак.
Наша юность — железная скудость.
Наша радость пошла с молотка,
И расплата за позднюю мудрость
Нескончаема и велика.
Где же радость? Убийца! Разиня!
Или нет? Я ошибся? Я прав?
Выбегает, — ах, солнышко, Мзия! —
Ножкой розовою смерть поправ.
400. Встреча. Перевод И. Дадашидзе
И нет уже той рощи над рекой,
Тех вязов возле медленного брода,
Опять утратам счет ведет природа
И зыбкий воздух просквожен тоской.
Всё заново… И надо привыкать,
Что плеск реки, и свет звезды над логом,
И жар земли, и неба благодать
Опять с душой сроднились понемногу.
Чтоб вновь услышать в шелесте волны
Тот голос сквозь невнятицу разлуки:
«Ударьте в бубен, Грузии сыны,
Пусть прежних песен не смолкают звуки!»
401. Песня Ильи. Перевод А. Патарая
Помню: подстреленным туром
Сумерки пали средь нив
И под дымящимся дулом,
Сердце тоской опалив,
День отмерцал. Упорхнула
Юность моя из гнезда.
Замерла песня. Уснуло
Сердце Ильи навсегда…
Давит на грудь из былого
Камнем тяжелым тоска.
Жаждало братского зова
Сердце Ильи, и рука
Смело чеканила слово
Правды: любая строка —
Крепче щита дорогого,
Тверже любого клинка.
Даже под тяжестью скорби
Не пошатнулся поэт.
Мощной спины он не сгорбил
В пору гоненья и бед.
Мысли его не туманил
Блеск золотых эполет,
Пел он стране Амирани
Песню борьбы и побед.
Помню: бескрайнее море —
Всё в переливах парчи.
Плеску прибойному вторя,
Песня звучала в ночи.
Слушал я — Сараджишвили
Пел на морском берегу.
Свято я звон этой лиры
В сердце своем берегу.
Звуки над морем роились
И замирали вдали —
С недругом родины бились
Гневные строки Ильи.
Грудью встречающий бури,
Вечно любимый, родной,
Дуб-исполин в Цицамури
Вновь шелестит надо мной.
Молнией был он расколот,
Но уцелевший росток
Вырос, и ныне он молод,
Зелен, могуч и высок!
Пусть в тишине пантеона
Темный надгробный гранит
Стражем немым и бессонным
Черную дату хранит…
С нами певец непреклонный,
Нами он поднят на щит,
Дед, сединой убеленный,
С внуком своим говорит.
Нет, затеряться не может
Жемчуг в дорожной пыли.
Всеми наречьями множит
Родина песню Ильи.
Струи вливаются в реку,
В гимн обновленной земли —
Песня любви к человеку —
Вещая песня Ильи.
402. Руставели в Париже. Перевод Б. Резникова
Пылает этот год в душе моей
Неутомимым пламенем свершений.
Он строже, горячей и дерзновенней
Других — и даже как бы чуть длинней.
Год этот для меня венец и цвет
Времен. И главная его примета —
Шум семисот пятидесяти лет,
Звучащий в звонком имени поэта.