В пенье женщин скрыты нега,
Плющ зеленый и цветы.
Маски их — белила снега,
Бледны тонкие черты.
Мрак очей их, полыхая,
Смех лукавый в тьме ночной,
Словно песенка глухая,
Угрожают мне порой.
Знаю, холодом пронизан, —
О величье! — я в ночи
Без смущенья в мраке сизом
Протяну к тебе лучи.
Перстень тайный, огневейный
В пламени переливном
Пальцев хрупких и лилейных
Не сожжет своим огнем.
Перстнем словно околдован,
Вижу я в его плену
И пароль тоски свинцовой,
И погибшую весну.
Проклятье! За стеной, увенчанной плющом,
Напоминает мне могилу этот дом:
На вороных конях, на черных колесницах
Несутся мертвые с тоской на желтых лицах.
Дыханием тлетворным всё полно…
Зов пролетел, как смерч: доми́но, домино́!
Ворвалось в залу домино.
87. На сады ложится снег. Перевод Г. Маргвелашвили
На сады ложится снег.
Гроб несут иссиня-черный.
Исступленно бьется ворон —
Чернотой по белизне.
Распустив седые космы,
Среди траурных знамен
Ветер затевает козни —
Вплоть до новых похорон.
И без лишних разговоров
Плачется вороне ворон:
«Гроб несут через сугробы,
Ну, кого еще угробить?..»
Гроб несут и топчут снег —
Чернотой по белизне.
88. Старая мельница. Перевод Я. Гольцмана
Сумерки. Роща. Нива — течет и дремлет.
Ветер колосья желтые не колеблет.
Где-то лучина в сумерках просверкнула.
Лунный осколок над перевалом вырос.
Там, где Арагва прямо в Куру свернула,
Где наполняет влага прохладный ирис —
Белой тропою горец-пастух ступает.
Реет душа обширней души созвездий,
Как изваянье в лунном сиянье тает.
Тысячи судеб дышат с хевсуром вместе.
Мох покрывает шаткие стены храма.
Ярко, хрустально блещет струя литая,
Бьется на блюдце, плещет, дробясь упрямо,
Пряди свеченья змейно переплетая.
Клики и пляски множества — сотни тысяч! —
Огненных чудищ. Небо смеется звездно…
Поздние души, в клетку грудную тычась,
Зря поддаются страху: страшиться поздно.
Только когда прискачет святой Георгий,
Схлынет безумство пляски самозабвенной.
Небо бледнеет: гасит рассвет восторги.
Мельничный профиль замер волной согбенной.
89. Руины крепости. Перевод Я. Гольцмана
Вечер недвижен. Всё затаилось ныне:
Вишни умолкли, тропы легли покато.
Небо — избыток необозримой сини
И непреклонность крайних лучей заката.
Крепость-руина, цепи холмов родимых,
Храм одинокий, пенной реки излука —
Как ожиданье схваток неотвратимых,
Мне непосильна будущая разлука!
Всё же — прощайте!.. Слушаю: вестник скорый —
Клекот Риони — что мне поведать хочет?
Счастье в грядущем мне предрекают горы
Или мытарства-муки они пророчат?
Что напевает негромко Зека́ри ветер?
Завтрашний жребий скрыт полуно́чной бездной.
Образ отчизны в дымке туманной светел:
Всякий живущий — рад синеве небесной!
Пламени рокот слышу. Бряцанье стали…
Душу живую смута-тревога точит:
Мутным потоком взору года предстали —
Время темнеет, рвется, ревет, клокочет…
Пусть поспешает мысль, что меня терзает —
Вдаль по равнине, следом за той стремниной.
Пусть на чужбине только она и знает,
Сколько тревоги скрыто в душе ранимой.
Край незабвенный, как я страшусь разлуки!
Счастье отрину воспоминаний ради.
Тайные слезы сыновней любови-муки
Я предпочту, наверно, любой отраде.