125. Письмо друзьям. Перевод Г. Маргвелашвили
О, разве я не жажду вместе с вами
Принять наследье предков и сберечь
Дарованную нам святую чашу?
И быть на страже тех обетований,
Исполненных достоинства и чести?
И разве эта гордость не по мне?
Но, верьте, летописец вдохновенный,
Счастливый очевидец наших дней,
В свои тома многовековой кладки,
В страницы неподкупных фолиантов —
Иные откровенья занесет.
Он засвидетельствует: рухнули громады,
Сорвались скалы с мест тысячелетних,
Над миром вихрем пронеслись самумы,
Достигнув Грузии. И в них,
в их сердцевине,
Неслыханная зазвучала лира —
Души грузинской праведная песнь!
О, как же я хочу — хотя бы на день
И к нам завлечь крылатую свободу,
Расправить крылья под ее крылом!
Какая злейшая несправедливость,
Чтобы такому, господи, уделу
На белом свете, как моя отчизна,
Не выпал революции удел!
Оркестром вулканическим да грянет
Моя мечтой озвученная лира!
126. Несколько дней в Петрограде. Перевод В. Леоновича
Метель!
Изменит слово — глаз не выдаст.
К Неве от исаакьевских колонн,
Колеблясь, шел пирамидальный слон
Сквозь призрачную взвихренность и взвитость.
Затем
Серебряная пальма Heine,
Едва ступив на черный гололед,
Вальсировала — ветви наотлет —
Я позавидовал — кому-то — втайне.
Лиловая клубящаяся мгла,
Муаром отливая и атласом,
Над городом — клянусь вот этим глазом —
Летит, срываясь с древка помела!
Свистит и рвется надвое атлас:
Расхохоталась — дальше понеслась.
Ну, вьюга! Все на воле — каково им?
Загнем за угол, постоим, повоем:
Изменит слово — горло не предаст.
Там,
Во главе всего —
Крючок басовый.
Там Ладоги просторные меха,
И дышит города орган суровый
Дыханьем петербургского стиха,
Послушным геометрии Петровой.
Знакомый горький иней на губах.
Простоволосая, о чем ты, ива?
Уже враждуют мертвецы в гробах —
Безмерна грусть твоя и сиротлива.
Как море перехвачено проливами,
Так кольцами бессонниц — эти дни.
О, если б мог я плакать с вами, ивами,
Молиться мог: Спаси и сохрани…
Напрасно всё. В рыдании органа
Уже предуготована осанна.
Идущий с миром — явится с мечом.
О скрипка ивы — над моим плечом!
Спасите!
Протащите сквозь теснину!
Всегда найдется дюжий костолом.
Куда же я? Сойду с ума и сгину
С моим самодержавным ремеслом.
Меня равнина тянет —
С ветром свиться.
Судьба, я дважды угодил родиться:
Здесь,
В эту ночь,
В ноябрьскую метель —
И там, в раю, за тридевять земель.
Что ж —
На исходе двадцати шести
И я прочел бы моего «Пророка» —
Да некому… О господи, прости
Галактиона — вот еще морока!
Порвал на ленточки: лети, лети!
Я стар, как старый шут.
Мне одиноко.
Когда над площадью взошла звезда,
Я спал в снегу:
Тепло, как в колыбели!
Чхеидзе досточтимый, Церетели,
Вас унесло неведомо куда.
Наутро шелестел молитвослов.
Горела в Лавре тихая лампада.
Я не забуду звон колоколов,
Как били их об камни Петрограда.
Я разорвал последнее кольцо,
Когда топтала пьянь жестянки нищих
С тем вдохновеньем на одно лицо,
С тем оттопыром в рыжих голенищах…