Тут пресса быстрей,
Чем крылатый Мерани:
Мы тесными узами связаны с ней,
Она, точно луч, просквозивший в тумане,
Летит к изголовью очнувшихся дней,
Уже возвестив пробуждение древней
Бесплодной земли и холодной деревни.
«Темп!» — слышат призыв рудники и леса.
«Темп!» — слышат призыв города и заводы.
По слову ее средь степей расцветает краса
Желтеющей нивы,
Шумящей, как полые воды,
Машины, большие как зданья, проходят по сети дорог.
«Темп!» — пульсирует электроток.
«Темп!» — кричат коллективы.
По слову ее водопад ниспадает со скал.
Он, как Ниагара, — в клокочущей пене,
И поит побеги могучих растений
Прохладной водой Алазанский канал.
О, нерв бытия, электрический провод!
Я помню, как — десятилетье назад,—
Когда уже Марксово имя звучало повсюду как довод,—
Очаг богача был неприкосновенен
И свят
Любой из листков буржуазной печати.
И неприкосновенными не были разве тогда
Остатки последние землевладельческой знати?
Владели помещики — вспомним былые года? —
Землею, которой цари богачей одаряли.
И были газеты вассалами при феодале,
Когда нашей Грузией, точно проезжей дорогой,
Владели разбойники чуждой страны.
Их время свилось кинолентой, им крикнули громы:
«Не трогай!»
И дни их печати исчезли, испепелены.
К еще неокрепшему голосу прессы рабочей
Мы слухом тянулись,
Но в опустошенных домах
Не лампы горели, а шашки светили средь ночи,
Кинжалы свистали впотьмах.
И слышен был голос, охрипший в селеньях озябших и хмурых,
И эхо гремело средь гор и долин:
«Ударь его! Будь беспощаден! Он — тюрок!»
— «Грузин!»
— «Осетин!»
— «Армянин!»
— «Пускай он рабочий, пускай он крестьянин,
Ударь иноверца, да будет он насмерть изранен!»
О, страшное время, когда
И братский кинжал забывал сожаленье,
А пресса дрожала, как зданье от землетрясенья.
Огонь неприязни горел.
И народы губила вражда.
А пресса богатых
Кровавые дни восхваляла.
И лужи дымились — багряные на мостовых.
Кого это время во прах с перерезанным горлом швыряло?
Одних бедняков и голодных одних.
А пресса богатых боролась
За дело позора, за дело кровавых обид:
«Да будет амбар богача, — заклинал ее вкрадчивый голос, —
Всегда до отказа набит!»
Покуда в палатах
Наемные лиры звенели,
Томила трудящихся рабства кромешная тьма,
По воле богатых
Великие ржавели цепи,
И пред коммунарами дверь отворяла тюрьма,
И наши селенья кострами восстаний горели.
Дорог, протянувшихся в Азию,
Здесь обозначился стык,
И горло крестьянина петля стянула тугая.
Рабочим
Принес угнетенье
Английский отточенный штык.
На марево месяцев черных глядел не мигая
Метехи двусмысленный лик.
На прессу рабочих
Враги кандалы наложили,
Рабочее дело не знало тяжеле времен:
С усталостью в каждой ремнем перетянутой жиле
Народ задыхался, врагом полонен.
Волнения не прекращались.
Уже динамитом пахнуло.
Готовились, вооружались —
И взрыв прогремел как призыв:
То грозное солнце
Бездонную тьму захлестнуло,
Как бомба взрываясь,
Как знамя победное взмыв.
По-революционному
Биться артерии стали,
И революционная пресса
Ударила яростней стали.
И вражеской лжи укрепленья
Повергла во прах.
Так сгинула жизнь, протекавшая в черных ночах.
То было ль очей мановенье,
Огонь, промелькнувший в очах,
Проклятий и гнева мгновенье —
Когда провалилась в расщелину
Крепость немыслимых мук
При возгласах ожесточенья,
И Грузия рабства исчезла
Под взмахом карающих рук.
По скалам отвесным
Дорога легла перед нами.
Свободная Грузия,
Путь по горам проведи!
Иди! Утверди
Справедливости красное знамя.
Твое достояние — зе́мли,
Дворцы на пути впереди!
Стать гордым владыкой соседних народов
Пускай ни один не захочет народ!
И пресса колонны кует,
Ворочает мрамор для арок и сводов,
Несет она известь, и сталь, и железо туда,
Где дни поднимаются, вооруженные ею,
Ударником стройки, героем труда.