Людьми почувствовали мы себя!Струился У нас по жилам хмель надежды. И бледныМы были, государь. Когда же у стеныТюремной собрались с оружьем наготове,Не знали ненависти мы, ни жажды крови;Мощь осознав свою, решили: гнев угас.Но после дня того как бес вселился в нас!На улицу поток рабочих хлынул, тениСливались и росли, шли толпы привиденийК жилищам богачей, к воротам их дворцов.Я тоже с ними шел, чтоб убивать шпиков,Я весь Париж прошел, таща с собою молот,И что ни улица – то череп им расколот.Засмейся мне в лицо – я и тебя убью…Король, считать учись, не то казну своюНа адвокатов всю истратишь без остатка!Мы просьбы им несем – они их для порядкаБерут и говорят: «Какие дураки!»Законы стряпая, кладут их в котелкиИ варят неспеша, добавив к ним приправы;А подать новую придумав для забавы,Нос затыкают свой, когда встречают нас,Им, представителям народным, режет глазНаш неопрятный вид! Штыки страшат их только.Ну что ж! К чертям их всех! Теперь понять изволь-ка,Что сильно надоел нам этот пошлый люд.Так значит вот каких ты нам настряпал блюд,В то время как наш гнев, сметая все препоны,Уже обрушился на митры и короны!»Тут бархат он с окна сорвал и короляЗаставил глянуть вниз: была черна земляОт толп, кишевших там, от толп, чей вид был страшен;Там словно океан ревел, и выше башенВздымался этот рев; там блеск железных пикИ барабанов дробь, лачуг и рынков крикВ один поток слились, и в том водоворотеКровь красных колпаков окрасила лохмотья.Вот что показывал в открытое окноОн королю. В глазах у короля темно,Он бледен, он дрожит… «Сир, это чернь толпится,Кишит, вздымается – куда от них укрыться?Сир, нечего им есть, их нищими зовут.Там и жена моя, а я, как видишь, тут.Здесь хлеба в Тюильри жена найти хотела!Пекарни заперты: до нас ведь нет им дела.Мне трех детей кормить… Мы чернь… Я знал старухС глазами мертвыми. Да! Взгляд у них потух,Когда их сына или дочь у них забрали.Знал человека я: в Бастилии держалиЕго годами. Был на каторге другой.И оба без вины страдали. А домойВернулись, им в лицо швыряли оскорбленья.Вот так их довели до белого каленья!И не стерпев клейма, не сбросив тяжесть пут,Сюда они пришли и под окном ревут.Чернь! Девушек в толпе ты разглядел? ПозорноИх обесчестили: ведь твой любой придворный(Не стойки женщины, такой у них уж нрав)Мог позабавиться, им в душу наплевав.Красотки ваши здесь сегодня. Чернь все это!О, Обездоленные! Вы, кому с рассветаПод солнцем яростным гнуть спину, вы, комуРабота тяжкая сулит лишь боль и тьму…Снять шапки, буржуа! Эй, поклонитесь Людям!Рабочие мы, сир! Рабочие! И будемЖить в новых временах, несущих знанья свет.Да! Стуком молота приветствуя рассвет,Откроет Человек секрет причин и следствий,Стихии усмирит, найдет истоки бедствийИ оседлает Жизнь, как резвого коня.О горн пылающий! Сверкание огня!Исчезнет зло! Навек! Все то, чего не знаем,Мы будем знать. Подняв свой молот, испытаемТо, что известно нам! Затем, друзья, вперед!Волнующей мечты увидим мы восход,Мечты о том, чтоб жить и ярко и достойно,Чтоб труд был озарен улыбкою спокойнойЛюбимо женщины, забывшей слово «грязь»,И чтобы, целый день с достоинством трудясь,Знать: если Долг завет, мы перед ним в ответе.Вот счастье полное! А чтоб никто на светеНе вздумал нас согнуть иль наградить ярмом,Всегда должно висеть ружье над очагом.Наполнил запах битв весь воздух, всю природу.О чем я говорил? Принадлежу я к сброду!Еще живут шпики и богатеет вор…Но мы – свободные! И есть у нас террор:Мы в нем воистину велики! Вел я речиЗдесь про высокий долг, о жизни человечьей…Взгляни на небосвод! – Для нас он слишком мал,Нам было б душно там и тесно! Я сказал:Взгляни на небосвод! – Опять в толпу уйду я.Великий этот сброд собрался, негодуя,И тащит пушки он по грязным мостовым…О! Кровью пролитой мы их отмыть хотим.И если наша месть и крик негодованьяУ старых королей вдруг вызовет желаньеСвоими лапами швырнуть огонь и громНа Францию – ну что ж! Расправимся с дерьмом!»Он вскинул на плечо свой молот. Смерил взглядомТолпу огромную, которая с ним рядомХмелела, и тогда по залам и дворам,Где бушевал Париж, где задыхался, – тамВдруг трепет пробежал по черни непокорной:Кузнец своей рукой великолепно черной,Хоть потом исходил пред ним король-толстяк,Швырнул ему на лоб фригийский свой колпак.