И возвращается домой —Конечно, в царство этикета,Внушая тайный страх, каретаС мощами фрейлины седой,Что возвращается домой…
Лютеранин
Я на прогулке похороны встретилБлиз протестантской кирки, в воскресенье.Рассеянный прохожий, я заметилТех прихожан суровое волненье.
Чужая речь не достигала слуха,И только упряжь тонкая сиялаДа мостовая праздничная глухоЛенивые подковы отражала.
А в эластичном сумраке кареты,Куда печаль забилась, лицемерка,Без слов, без слез, скупая на приветы,Осенних роз мелькнула бутоньерка.
Тянулись иностранцы лентой черной,И шли пешком заплаканные дамы,Румянец под вуалью, и упорноНад ними кучер правил вдаль, упрямый.
Кто б ни был ты, покойный лютеранин,Тебя легко и просто хоронили.Был взор слезой приличной затуманен,И сдержанно колокола звонили.
И думал я: витийствовать не надо.Мы не пророки, даже не предтечи,Не любим рая, не боимся ада,И в полдень матовый горим, как свечи.
Айя-София
Айя-София – здесь остановитьсяСудил Господь народам и царям!Ведь купол твой, по слову очевидца,Как на цепи, подвешен к небесам.
И всем векам – пример Юстиниана,Когда похитить для чужих боговПозволила эфесская ДианаСто семь зеленых мраморных столбов.
Но что же думал твой строитель щедрый,Когда, душой и помыслом высок,Расположил апсиды и экседры,Им указав на запад и восток?
Прекрасен храм, купающийся в мире,И сорок окон – света торжество;На парусах, под куполом, четыреАрхангела прекраснее всего.
И мудрое сферическое зданьеНароды и века переживет,И серафимов гулкое рыданьеНе покоробит темных позолот.
Notre Dame
Где римский судия судил чужой народ,Стоит базилика, и – радостный и первый —Как некогда Адам, распластывая нервы,Играет мышцами крестовый легкий свод.
Но выдает себя снаружи тайный план,Здесь позаботилась подпружных арок сила,Чтоб масса грузная стены не сокрушила,И свода дерзкого бездействует таран.
Стихийный лабиринт, непостижимый лес,Души готической рассудочная пропасть,Египетская мощь и христианства робость,С тростинкой рядом – дуб, и всюду царь – отвес.
Но чем внимательней, твердыня Notre Dame,Я изучал твои чудовищные ребра, —Тем чаще думал я: из тяжести недобройИ я когда-нибудь прекрасное создам…
Петербургские строфы
Н. Гумилеву
Над желтизной правительственных зданийКружилась долго мутная метель,И правовед опять садится в сани,Широким жестом запахнув шинель.
Зимуют пароходы. На припекеЗажглось каюты толстое стекло.Чудовищна, как броненосец в доке, —Россия отдыхает тяжело.
А над Невой – посольства полумира,Адмиралтейство, солнце, тишина!И государства жесткая порфира,Как власяница грубая, бедна.
Тяжка обуза северного сноба —Онегина старинная тоска;На площади Сената – вал сугроба,Дымок костра и холодок штыка…
Черпали воду ялики, и чайкиМорские посещали склад пеньки,Где, продавая сбитень или сайки,Лишь оперные бродят мужики.
Летит в туман моторов вереница;Самолюбивый, скромный пешеход —Чудак Евгений – бедности стыдится,Бензин вдыхает и судьбу клянет!
* * *
…Дев полуночных отвагаИ безумных звезд разбег,Да привяжется бродяга,Вымогая на ночлег.
Кто, скажите, мне сознаньеВиноградом замутит,Если явь – Петра созданье,Медный всадник и гранит?
Слышу с крепости сигналы,Замечаю, как тепло.Выстрел пушечный в подвалы,Вероятно, донесло.
И гораздо глубже бредаВоспаленной головыЗвезды, трезвая беседа,Ветер западный с Невы.
Бах
Здесь прихожане – дети прахаИ доски вместо образов,Где мелом – Себастьяна БахаЛишь цифры значатся псалмов.
Разноголосица какаяВ трактирах буйных и в церквах,А ты ликуешь, как Исайя,О, рассудительнейший Бах!
Высокий спорщик, неужели,Играя внукам свой хорал,Опору духа в самом делеТы в доказательстве искал?