Уже смыкаются зениц усталых круги.
Носися с плавностью, стыдливая луна:
Я преселяюся во темну область сна.
Уже язык тяжел и косен становится.
Еще кидаю взор — и всё бежит и тьмится.
82. ЗРЕНИЕ{*}
О превосходное души орудье, Око,
Благословенно будь! Ты взносишься высоко
Над тучи, коими одеты небеса,
Испытывать творца несчетны чудеса.
Ты холмов и долин объемлешь окруженье,
Где, может быть, мудрец живет в уединенье.
Не кроется Сатурн в небесной синеве,
И слабый червячок, ползущий по траве,
Ты зришь в огромности, ты зришь природу в малом,
Равно сияющу премудрости началом.
Вселенной живопись ты носишь на себе,
Изображенья всех предметов по чреде.
Со светом сродственно отверстие зеницы,
Где перст напечатлен всесильныя десницы,
Всечасно льющися пьет солнечны лучи
И их, сквозь влажностей кристаллы несучи,
На сеть, сплетенную из нервов, низлагает,
Где, скрытый зритель, дух вселенну созерцает.
Отвсюду он берет понятья о вещах,
И нет того в душе, что не было в очах.
Но тем ли кончится весь долг и подвиг зренья,
Что внешние душе приносит впечатленья?
Нет, искренней еще присвоено оно
И чувства изъяснять ему поручено.
Во глубине души сокрытые движенья
Особые в очах находят выраженья.
Брегущим иногда молчание устам
Сказали очи всё взирающим очам.
Язык, как молнья, скор и силен без искусства,
свои передает другим живые чувства;
Полета быстротой огонь души своей
Вспаляет он в душах взирающих людей.
Как искра, бодрый взор приемлется сердцами,
Всё может нежный глаз, сияющий слезами:
И радость, и печаль, любовь, и гнев, и страх
Изображает глаз мгновенья на крылах.
Понятий нежные оттенки представляет,
Природной чистоты он их не умаляет;
Души ближайший друг, в согласье тесном с ней
Перебегает он бесчисленность вещей
И, зря всевышнего руки произведенья,
Восторженной души готовит наслажденья.
Коль многих радостей лишиться суждены
Те, кои в вечну ночь, живя, погружены!
Которых тяжка скорбь зеницы погасила.
Не зрят они лучей всходящего светила,
Ни зелени лугов, ни розы багреца,
Ни, смертный, твоего величия лица.
Какая для тебя, Гомер, безмерна трата —
Не зреть природы сей, чем мысль твоя объята;
И ты, другой слепец, чувствительный Мильтон!
Еще несется твой сквозь веки жалкий стон.
Но если зрения толь тягостно лишенье,
Какой небесный дар внезапное прозренье!
Надежная рука искусного врача,
Орудием плену со глаза совлача,
Рожденному слепцу природы вид дарует.
Небесна благодать ему вспомоществует.
Таков был юноша осьмнадесяти лет
Во граде, где свои Тамиза волны льет,
Дарами юности и счастья пресыщенный,
Но кроме зрения. Душе его прельщенной
Вотще сияющи мечтаются цветы:
Не может славимой понять их красоты.
Он знает прелести небесныя музыки
И Бетси сладкий глас. Ее знакомы клики
И речь вполголоса, дыханье уст ея
Дают ему вкушать всю цену бытия.
Но солнце, но сии небес лазурны своды...
Закрыто перед ним позорище природы.
Случилось, что один из тщательных мужей,
Употребивших жизнь к спасению людей,
Над ним целения всю хитрость истощает.
Он зрит: уж луч его небесный освещает.
Уже он руку зрит (которую держал,
Покуда врач свое целенье совершал),
Подруги своея возлюбленныя руку.
Приобретаючи видения науку,
Уже он познает стан Бетси, и уста,
И очи, где блестит умильна красота.
Он видит — и вместить толь много восхищенья
Бессилен дух его. Поли нежного смущенья,
Врач добрый принужден больного огорчить:
Из храмины его свет дневный исключить.
Исчезло счастие с возлюбленным призраком:
Ему казалося — объят он прежним мраком.
Но Бетси милыя присутство, нежна речь
Умели дни его ко счастию сберечь.
Привычку делая ко свету постепенно,
Благодаря любви он видит совершенно.
83. БЕДСТВЕННОЕ МГНОВЕНИЕ {*}
Сказочка
В деревне мальчик рос, Олешей звали.
Полугода отца и матери отстал,
Безроден, у чужих в опеке возрастал,
Но разум в нем блистал.
Невинность и краса с ним вместе представали
И милость зрителей сиротке доставали.
Не медлил он свое сиротство угадать,
Робенком разумел искусство угождать,
Не смел поморщиться, не то чтобы рыдать.
С годами блеск души в нем делался явнее,
Благообразней стан и взор лица важнее,
Вид нежной жалости во образе его,
Простое действие, глас, полный изъясненья,
И более всего
Два глаза огненных, которым нет сравненья, —
Таков Олеша был. Он все искусства знал,
Искусства нужные, известные в деревне,
Которые во время древне
Народ даянием бессмертных почитал.
Он правил плуг, коня он укрощал,
На легком челноке пускался он в погоду,
Не унывал ни в чем
И ничего не баивался сроду.
И Фирс, богатый Фирс, души не знает в нем
И хочет взять Олешу вместо сына.
Вверяет он ему несчетные стада,
Которыми покрыта вся долина.
Под стражею его овечки без вреда.
У пастухов других, бывало, вечно волки
С хозяином в части;
Теперя у волков другие толки:
Олеша не заснет, овцы не унести,
И сердце Фирсово в великом восхищенье.
Олешу любит он для самого его,
Но также и затем, что любит он именье:
Богатым быть неможно без того.
В один прекрасный день (весною это было)
Олеша вспоминал сон детских дней своих,
И сердце у него тоскою сладко ныло.
Приходит вечер тих,
И стадо медленно выходит с ним на реку.
Откуда ни взялась пастушка перед ним.
О красота, ты в поле без примесу
Сильна сиянием своим:
Пятнадцать лет, и шляпка, и корзина
С цветами, свежими не столько, как сама,
И граций гибкий стан — вот вся моя картина.
Пастушка говорит: «Меня застала тьма.
Боюся, чтоб медведь не вышел из берлоги.
Ты сжалься надо мной
И покажи, куда мне выйти на дорогу.
Ее лишь мне найти, сама дойду домой».
Хотел он показать, но, на нее взирая,
Остался взор его на взорах у нее,
И, робкие шаги пастушки провождая,
Он стадо позабыл свое.
Прошло мечтание. О, бедственно мгновенье!
Бежит с гор в долы впопыхах
И видит стадо всё в рассеянье, в волненье
И агниц кровь, текущу на стезях.
Куда не бегал он, последуя блеянью
Испужанных овец!
Проводит целу ночь и к дневному сиянью
Сбирает слабые остатки наконец.
Приходит Фирс, и может всяк представить,
Как принял он питомца своего,
Олеше более стадами уж не править,
Не ожидать от Фирса ничего.
Олеша потерял всё счастие мгновеньем.
Подумайте о том,
О вы, которых всё невинность украшенье,
Сколь много важности в мгновении одном.