103{*}
Успех твой первый возвещая,
Питомец Талии Хвостов,
Меж тем как ты далек от края
Прекрасных невских берегов,
Среди семьи, в Москве пространной,
Готовишь, может быть, другой, —
Жалею, что в сей день желанный
Не зрел ты труд увенчан свой.
С какой бы радостью безмерной
Ты слышал плески знатоков,
Когда твой вышел Легковерный,
Поверить каждому готов,
Не зная, чем решить сомненья,
Как с древа легкая кора,
Ниспадша в бурные волненья, —
Зефира резвого игра.
Комедии пространно поле,
Где новых тысячи цветов
Ты можешь собирать на воле
С своею Музою, Хвостов.
У нас теперь один Фонвизин,
Который солью острых слов
И меткой силой укоризен
Срывает маску с шалунов.
Княжнин кичливой Мельпомене
Дарует бдения свои.
Известен той и этой сцене,
Любимец целыя семьи
И муз, и граций, и амуров,
Он любит более Дидон,
Енеев, нежель балагуров,
И Сганарелей, и Мартон.
А я любил бы чрезвычайно,
Когда бы дар позволил мой,
Входить в сердца, хранящи тайны,
Быть зрителем минуты той,
Как склонность первая зачнется
Во всей невинности детей
И сердце юное проснется
<Под колереттою> своей.
Привел бы я тогда Линдора
Алины робкия к стопам
И, скрывши их от прочих взора,
Наперсник страсти был бы сам.
Прелестных этих ситуаций
У вас бы занял мастерство,
Творец «Оракула» и «Граций»
И ты, друг женщин, Мариво.
Но мне осталось удивленье —
Вся участь в вашем ремесле;
Доволен, видя на явленье
Со Флоридором и Мишле.
Не уступает Флоридору
Театра русского Ле Кень:
Дмитревский знает разговору
Придать приличный свет и тень.
Умеет рваться он в «Ревнивом»,
В «Честно́м преступнике» вздыхать
И в Лорде страстном,горделивом
У ног Евгении стонать.
Но где стыдливый Нанины?
Твой, Юлиана, жребий сей:
Любови, грации кончины
Не могут позабыть твоей.
Творец, достойный Аполлона,
В театре вкуса властелин,
Мольер воспитывал Барона
И Шанмеле учил Расин.
Когда б Синава Сумароков
Не сделал Трувору врагом,
Дмитревский бы у невских токов
Не возбудил плесканий гром.
Вы только бдений не жалейте,
Вы, слышащи таланта глас,
Пристрастьем общим овладейте —
Родятся Росции у нас.
104. ОБ УЧЕНИИ ПРИРОДЫ {*}
ПИСЬМО К В. В. ХАНЫКОВУ
С какою ревностью бежим мы зреть картины,
На коих плавный скат простертыя долины
Иль изобильный ток глубокий реки
Живописала кисть художника руки!
Отъемля красок блеск и вымысла свободу,
Мы чувствуем еще, что любим мы природу.
Мы склонны похвалы художнику давать,
Который в лоно к ней нас хочет призывать.
Что может нас вовлечь приятней в восхищенье,
Как сладких перемен природы ощущенье,
Безмолвие ночей, полудня тяжкий зной
И пременяющись погоды с тишиной!
Но страсти зрелище природы взволновали,
Отъяли светлость душ и грады основали.
Возмнили напрерыв с природою творить,
Труднейшие пути ко счастью отворить.
Умножили себе мы средства наслажденья,
Но горестей толпы им вместо спровожденья.
Забавы мы нашли, но во скудели мук.
В чертогах скорбь живет и входит в сень наук.
Сей труд, к которому нас скука обращает,
Сей труд веселым быть жизнь целу поглощает.
Какие могут нас препятства удивить,
Чтобы вельможи взор незапный уловить,
Иль сделаться толпы кумиром и игрушкой,
Или, томяся дни, богатей стать полушкой?
Неумолимая меж тем приходит смерть
Различия, людьми поставленные, стерть.
За гроб сокровища, ни честь не спровождают,
Но душу вечности там недра ожидают,
А здесь — почтение потомков иль хула.
Пристрастье замолчит, возопиют дела.
Однако жизнию не будет тот терзаться,
Чье сердце радости удобно отверзаться —
Небесной радости, что образ есть тоя,
Котору бог имел, творенье создая, —
Кто дарования не погашает ленью
И чувствует, что он влечется к размышленью.
Счастлив с избытком он, когда Софии свет
Во та́инственный мрак природы призовет!
И к чтенью естества великой книги зрея,
В писаньях учится Бюффона и Линнея!..
Но чтобы строк моих суровость умягчить,
Хочу их басенной чертою заключить.
Во древности герой, вливая свет в народы,
Едва исшедшие из дикия природы,
Отправил несколько из юношей своих
Во грады гречески занять искусства их:
Во Спарту множество и одного в Афины.
Сей прожил там за срок назначенной годины,
И так он, возвратясь, царю отчет свой дал:
«В Афинах, государь, я сладко ел и спал;
И мню, что было бы чему там почудиться,
Когда бы я себя принудил потрудиться.
Пространство города такого обозреть,
Их стогны посещать, их здания смотреть,
Казалось, что себя без пользы там состарю.
Такому труд, как ты, приятен государю;
А мне на свете сем приятнее всего,
Насытясь, отдыхать, не делав ничего.
Их нравов, их наук узнать я не труждался,
Я вина их вкушал, плодов их наслаждался
И, чтобы снов моих никто не разорил,
Кроме, что сам с собой, ни с кем не говорил».
И мы в Афинах все: и столько ж о причинах
Мы знаем всех вещей, как этот об Афинах.