Пускай тебе божок соименитый
Не изменит, летая за красой,
И ямочки румяныя ланиты
Улыбкою украсят образ твой.
119{*}
Видали ль вы небесную Аглаю,
Когда, спустясь Аврориным путем,
Сестер своих оставив легку стаю,
Является в подлунном мире сем
С улыбкою, что небо отверзает,
Со взорами, где кротость и любовь.
120. УТРО{*}
Тревожится кипяща младость,
И рушится мой сладкий сон.
Опять земле приносит радость
Из волн спешащий Аполлон,
Предвозвещаемый денницей,
С своей горящей колесницей
Поверх является валов.
В востоке злато разлиянно,
И вещество благоуханно
Лиется в воздух со цветов.
121. ШЕСТОЙНАДЕСЯТЬ ВЕК{*}
Счастливый век, ты был зарею Просвещенья,
Ты зрел великие вещей преобращенья,
Вселенная, свои пределы распростря,
Дотоль незнаемы увидела моря,
Ей земли новые, чад новых приносящи.
Светилы в небесах открылися висящи.
122{*}
Любовь — отрада душ, коль юность посещаешь,
Любовь — отрава есть, коль старость обольщаешь.
Ты мещешь мрачный огнь на снежны седины,
Нет боле прелестей близ Стиксовой волны.
В Афинах так Эгей, любовью поздней млея,
У ног твоих вздыхал, коварная Медея.
Ты, дом родительский Язону посвятив,
Оставивши отца и брата погубив,
Сама оставлена изменником подобно,
Сильна волшебствами, вкусила мщенье злобно:
Сожгла соперницу невидимым огнем
И, на змеях несясь подоблачным путем,
Дрожащи члены чад Язону показала,
Которы мать сама — о, ужас! — растерзала.
Кто мог бы зреть злодейств виновницу таких?
О сила красоты! ты уменьшила их.
Воззрела — и, твоей повержен красотою,
Эгей клялся, что ты гонима клеветою,
Что вероломством ты была раздражена
И что красавица не может быть винна.
Уже Медея с ним чертоги разделяет,
Богини чистыя присутство оскорбляет.
123. СОЖАЛЕНИЕ МЛАДОСТИ{*}
О юность! зрелище явившая мне света,
Преддверье, может быть, ненастливого лета,
Исшед из области волшебной твоея,
Угрюмой странствую пустыней жития
И, робко преходя к явленью от явленья,
Всей траты моея питаю сожаленья.
Неудовольствия из сердца льется ток,
И каждый час родит роптание на рок.
Вотще ко мягкости я сердца прибегаю,
Печали терние с усильем исторгаю,
Но умиления не нахожу того,
Что сердца счастием бывало моего.
Во узничестве негр ожесточенный, дикой,
Став европейскою добычей и уликой,
Безжалостно в страны чуждые преселен
Из отческих дубрав и вечно ясных сцен,
Во мраке гор свои воспоминает степи
И, потрясаючи звена тяжелой цепи,
Запекшимись усты струящись слезы пьет,
Во узах движется и ими воздух бьет.
Воспоминания отечества, семейства
И вображение, что жертвой он злодейства,
Съедают мужество в убежищах его,
Доколе наконец не станет ничего,
Что б человечества являло хоть упадок.
Но, затмеваючи мечтаньями порядок,
Куда неровный слог мою заводит речь,
Нетщательным стихам дая свободу течь?
Во юности моей сколь было мне удобно
Стихосложения красами мысль облечь,
Из сердца полного подобие извлечь,
Природу в целом зреть и зреть ее подробно,
Раденье чествовать ее благоутробно!
Во всё вступалася чувствительность моя,
И, боле живучи, был боле счастлив я.
Желанье славы знал: желание незлобно
И душу возбудить к деяниям способно.
К бессмертным очи я картинам пригвождал,
В которых через Стикс Енея спровождал
Твой пастырь, Мантуа, чувствительный, стыдливый,
Когда согласную свирель он надувал,
Но грозный, как Гомер, с трубою горделивой
Над оставляемой отеческою нивой.
Я помню, что тогда, без сил, без образца,
Нетерпеливое познал я побужденье
В служенье чистых муз истратить жизни бденье
И, песньми воспален российского певца,
Со тщаньем воспитал душевно заблужденье
Услышать гордое название творца.
Пекущейся потом воззрением судьбины,
Как некий слабый злак, проникнувший из тины,
Что пахаря рукой или отлитьем волн
Живяе прозябет, дыханьем чистым полн,
Свободен окончать в далеких ве́сях странство,
Петрополь я узрел, и радостей пиянство
Из чаши полныя, счастливый отрок, пил.
Мнил розы попирать, где только я ступил,
На каждой находил стезе очарованья,
Дань сердца низлагал пред стопы дарованья.
Надежда, что в сердцах у юношей живет,
Мечтаниями мне наполнила весь свет.
Всех другом быть хотел, со всеми соглашался,
Всё чувствовать, всё знать и делать покушался.