Стихотворения

Иль бремени римлян ты ныне уступаешь?
Или не можешь рог противу их вознесть?
Се римляне себе готовят сами месть:
Не могут той объять, что вздвигнули, громады,
Нет в роскошах у них ни меры, ни преграды.
Кичливы зданья их восходят к небесам,
Камнистые хребты взрастают по водам,
Морские на полях у них валы несутся,
Порядок потеряв, стихии все мятутся,
Хотят в моих меня пределах досягнуть,
И в преисподнюю открыт безумным путь;
Там нутр провергнут гор, и адски хляби стонут,
Там мрамора ища, чуть Тартара не тронут.
Трепещут тени в нем увидеть свет дневной,
Сего для их прерви, богиня, мир войной,
Подвигни их на брань и мне дай жертвы тучны,
Уж смертные давно живут благополучны,
И жаждут фурии, не видя крови течь,
С тех самых пор как свой багровил Сулла меч,
Торжественной во град въезжая колесницей».
Он рек — и съединил свою с ее десницей.
Богиня на сие в ответ ему гласит:
«О ты, кого речет владыкою Коцит!
Коль правду мне тебе поведать подобает,
Внемли: мое с тобой желанье соглашает.
Не меньший и в моем бунтует сердце гнев,
Дары свои себе в упреку возымев.
Единый бог их мощь воздвигнет и размещет;
Я поперу мужей, и меч в полях возблещет.
Уже меж облаков оружий мчится слух,
Рассвирепела смерть в полях филиппских двух,
Плачевные костры в Фессалии зажженны,
Иверов суть страны их кровью омоченны.
Ливийские пески их полны мертвых тел,
Нил стонет, и залив Акцийский зашумел.
Стремись, спеши, потщись врата открыта смерти
И муки приготовь кичливцам жало стерти.
Не может перевезть единою ладьей
Пловец Портмей всех сих подобия мужей.
Потребны корабли: возникни, Тизифона!
Взалкай и кровь пожри, не внемля бедных стона;
Да снидет целый мир до Стиксовых предел!»
Успела речь скончать — треск серный заревел,
И туча, разродясь, мгновенно загремела,
Сверкнула молния и в воздух полетела.
Потрясся царь теней и в бездну ускорял,
Робея тех огней, что брат его метал.
Отсель, не укоснев, богов вещанья сущи
Погибель и беды являли предыдущи,
Мрачился солнца луч, луны померкнул свет,
Колебляся, гремел высоких гор хребет,
В знакомых берегах лились иссохши реки,
Мечталось, в небесах сражались человеки.
Военная труба звучала в облаках,
Поли пламени, пылал верх Этны на холмах,
Там тени меж гробов, стенящи, вопиющи,
Плачевным гласом их страшили, восстающи.
Пожары в небесах вел пламенник с собой,
Зевс землю одождил кровавою росой.
Сбылось то так! На месть подвигнут Кесарь злобну
Оставил галльску брань, воздвиг междоусобну.
На Альпах, что в эфир взнесли свой верх крутой,
Там стерт бугров хребет Иракловой пятой;
Он первый проложил поверх сих тор дорогу,
Там жертвенник сему воздвигнут полубогу.
Здесь вечная зима крутит бугры снегов,
И льдистое чело взнеслось до облаков.
Там, мнится, что лежит небесная твердыня.
Светило вешних дней, в полудни благостыня,
Не согревает сих камнистых гор испод.
Лишь в льдах, меж вкруг себя шумящих непогод,
Сей хощет исполин подъять мир раменами.
Взшед Кесарь на холмы с мятежными полками,
Стан воинству избрал и сих с вершины гор
В Гесперские поля свой грозный кинул взор.
И обе к небесам рек длани воздевая:
«Всемощный Зевс! и ты, Авзония драгая!
Которую вознес моих оружий гром
И некогда своим украсил торжеством.
Клянусь, что брань сию неволей предпримаю,
Не сам я меч извлек: злой ков отомщеваю.
Из града изгнан быв, багровя кровью Рен
И галлов отвратив от капитольских стен,
Во мзду заслуг моих навлек я заточенье.
Чрез шестьдесят торжеств, германов низложенье
Я вреден начал быть. Но кто ж со мной враждует?
Наемников толпа, какими Рим торгует.
Сонм чад, которых он в утробе не носил,
Но не напрасно он меня днесь огорчил:
Не отразит мой меч! Друзья, вооружайтесь,
Сподвижники мои! мечом вы оправдайтесь.
Едина нам вина, едина казнь нас ждет.
Не я един — и вы участники побед.
И коль чем боле труд, тем боле казнь сулится,
Пусть жребий нам падет и с ними разделится.
Подвигнемся на брань, пойдем и возгремим,
Меж воинов таких могу ль быть победим?»
Он рек; дельфийский вран полетом крыл парящих
Взвился — и вспламенил в сомненье обстоящих.
Дремуча леса там, с ошуея страны,
Был внемлем глас, огни блистали зажженны,
Сам Фебов блеск в круге вседневном расширился
И, новыми лучми блистая, просветился.
Но более всех сих предвестий Кесарь сам,
Десницей емлет меч, стремится по рядам.