я видел низких зорь пятнистые пожары,в лиловых сгустках туч мистический провал,как привидения из драмы очень старой,волнуясь чередой, за валом веял вал,
я видел снежный свет ночей зеленооких,лобзанья долгие медлительных морей,и ваш круговорот, неслыханные соки,и твой цветной огонь, о фосфор-чародей!
По целым месяцам внимал я истериискотоподобных волн при взятии скалы,не думая о том, что светлые Мариимогли бы обуздать бодливые валы.
Уж я ль не приставал к немыслимой Флориде, —где смешаны цветы с глазами, с пестротойпантер и тел людских и с радугами, в виденатянутых вожжей над зеленью морской!
Брожения болот я видел, — словно мрежи,где в тине целиком гниет левиафан,штиль и крушенье волн, когда всю даль прорежети опрокинется над бездной ураган.
Серебряные льды, и перламутр, и пламя,коричневую мель у берегов гнилых,где змеи тяжкие, едомые клопами,с деревьев падают смолистых и кривых.
Я б детям показал огнистые созданьяморские, — золотых, певучих этих рыб.Прелестной пеною цвели мои блужданья,мне ветер придавал волшебных крыл изгиб.
Меж полюсов и зон устав бродить без цели,порой качался я нежнее. Подходилрой теневых цветов, присоски их желтели,и я как женщина молящаяся был, —
пока, на палубе колыша нечистоты,золотоглазых птиц, их клики, кутерьму,я плыл, и сквозь меня, сквозь хрупкие пролеты,дремотно пятился утопленник во тьму.
Но я, затерянный в кудрях травы летейской,я, бурей брошенный в эфир глухонемой,шатун, чьей скорлупы ни парусник ганзейский,ни зоркий монитор не сыщет под водой, —
я, вольный и живой, дымно-лиловым мракомпробивший небеса, кирпичную их высь,где б высмотрел поэт все, до чего он лаком, —лазури лишаи и солнечную слизь, —
я, дикою доской в трескучих пятнах яркихбежавший средь морских изогнутых коньков,когда дубинами крушило солнце аркиультрамариновых июльских облаков, —
я, трепетавший так, когда был слышен топотМальстромов вдалеке и Бегемотов бег,паломник в синеве недвижной, — о, Европа,твой древний парапет запомнил я навек!
Я видел звездные архипелаги! Земли,приветные пловцу, и небеса, как бред.Не там ли, в глубине, в изгнании ты дремлешь,о, стая райских птиц, о, мощь грядущих лет?
Но, право ж, нету слез. Так безнадежны зори,так солнце солоно, так тягостна луна…Любовью горькою меня раздуло море…Пусть лопнет остов мой! Бери меня, волна!
Из европейских вод мне сладостна была быта лужа черная, где детская рука,средь грустных сумерек, челнок пускает слабый,напоминающий сквозного мотылька.
О, волны, не могу, исполненный истомы,пересекать волну купеческих судов,победно проходить среди знамен и громаи проплывать вблизи ужасных глаз мостов.
<16 декабря 1928>
ИОГАНН ВОЛЬФГАНГ ГЕТЕ
ПОСВЯЩЕНИЕ К “ФАУСТУ”
Вы снова близко, реющие тени.Мой смутный взор уже вас видел раз.Хочу ль теперь безумия видений?Запечатлеть попробую ли вас?Теснитесь вы! Средь дымных испарений —да будет так! — вы явитесь сейчас;по-юному мне сердце потрясаеттуман чудес, что вас сопровождает.
Отрада в вас мне чудится былая,а тень встает родная не одна,встает любовь и дружба молодая,как полузвук, преданье, старина,и снова — боль, и жалуясь, блуждаяпо лабиринту жизненного сна,зову я милых, счастием жестокообмеренных, исчезнувших до срока.
Те, для кого я пел первоначально,не слышат песен нынешних моих,ушли друзья, и замер отзвук дальнийих первого привета. Для чужих,неведомых, звучит мой стих печальный,боюсь я даже одобренья их,а верные мне души, если живы,скитаются в изгнанье сиротливо.
По истовом и тихом царстве духаво мне тоска забытая зажглась,трепещет песнь, неясная для слуха,как по струнам эоловым струясь,и плачу я, и ужасаюсь глухо,в суровом сердце нежность разлилась;все настоящее вдали пропало,а прошлое действительностью стало.