— Это невозможно, — вслух подумал Макс. — Она меня ненавидит, она меня преследует.
— Кто? О ком вы говорите? — недоумевая, спросила Мэй.
Он не ответил ей и потом весь вечер был в плохом настроении.
К счастью, на следующий день они уезжали. Макс заказал гондолу, чтобы добраться до вокзала, но она опаздывала, и он нервничал. Мэй стояла у окна, разглядывая лагуну сквозь готическую розу. Казалось, что на ее ресницах дрожат слезы. Он вышел на лестничную площадку, высматривая в гостиничном холле, не появился ли гондольер. Впрочем, со вчерашнего дня здесь ничего не изменилось: репортеры, развалившиеся в креслах, были все в том же ожидании. Он вернулся в комнату.
— Как странно, — вдруг сказала Мэй.
Он подумал, что она говорит о гондоле:
— У этих итальянцев нет чувства времени. Если он не появится через пять минут…
— Нет, Макс, я говорю не о гондоле. Идите посмотрите сами.
Он бросил рассеянный взгляд за окно:
— Ну и что?
— Да посмотрите же лучше, видите? Порт почти пуст, а вон яхта, которая только что причалила. Яхта в это время года!
Макс подошел к окну. Большое белое судно стало на якорь у подножия «Даниели», а рядом с ним он заметил спешащего гондольера.
— А вот и наш человек. Поторопимся, дорогая. Нам нельзя больше терять ни минуты.
Они не успели выйти, как необычный шум поднялся в холле. Мэй наклонилась, глядя сквозь решетку:
— Похоже, репортеры оживились.
Макс подошел к жене. Люди, находившиеся в салоне, толкаясь, сновали между выходом из отеля и лестницей.
— Уж не нас ли они ждут! — пошутила Мэй.
Макс не поддержал ее веселости:
— Мы не можем опоздать на поезд из-за подобных глупостей! Идем. Вызовем лифт.
— Мне бы так хотелось в последний раз спуститься по этой лестнице!
— Идите, если вам так нравится. Но поторопитесь.
— Я приду раньше вас, — бросила она игриво.
Макс не расслышал. Он был уже в лифте — узкой, покрытой позолотой кабине. Спустившись всего на один этаж, лифт остановился. Макс сдержал ругательство. В кабину медленно вошла женщина — сначала он почувствовал только запах духов, а потом поднял голову. Ее осанка, глаза, особенно ее волосы, такие светлые, такие шелковые, — это была она, Лили, на этот раз с головы до ног одетая в белое — атлас, соболь и креп. Шея, уши и руки в перчатках сверкали от бриллиантов, а на руках сидел черный кот. Это была она — и не она. Это была и та, другая, забытая, оставшаяся в прошлом. И когда они встретились взглядами, ему показалось, что он прочел там жажду мщения, желание победы, разрушения, как на той жестокой маске, которую, она купила. Она уже не была видением, призраком — она стояла рядом, и он ловил запах ее духов, ее дыхание рядом со своим лицом. Она была здесь, но кем она была на самом деле, что она искала?
Он сразу вспомнил Лонг-Айленд, пляж с деревьями, выходящими к морю, Стива, который его тогда успокоил. Стив, где он сейчас? Приедет ли он, как обещал?
Он не заметил, как лифт спустился, не видел, как она вышла. Он не мог пошевелиться, пока Мэй не появилась перед ним.
— Лили Шарми, — выдохнула она, — я ее видела, с ее котом! Она ехала в лифте вместе с вами? Она действительно очень красива, гораздо лучше, чем на фотографиях! Она жила здесь, рядом с нами…
Макс не двигался, глядя на нее пустым взором. Она решила, что он не понял:
— Да, Лили Шарми, кинозвезда, которая собирается выйти замуж за Фатми-пашу, египетского принца! Это он только что пришвартовался на яхте…
Мэй внезапно замолчала. Макс был мертвенно-бледен, его била дрожь.
Теперь уже ей пришлось его торопить. Он успокоился только на вокзале, когда они устроились в своем купе. Но в глубине души росла тревога, и, пытаясь обмануть жену, он долго разглагольствовал о той угрозе, которую представлял собой Муссолини.
Глава двадцатая
Как только лайнер «Париж» отошел от набережной Нью-Йорка, Стив понял, что бежит из Америки. Это выглядело довольно нелепо — в то время, когда многие европейцы, изгнанные нищетой и голодом из Польши или России, искали спасения за океаном, он, Стив, возвращался к своему безумному, почти детскому воспоминанию — во Францию. Он стремился к обещанному там празднику, новым дворцам, только что открывшимся дансингам, на Ривьеру, где доллар открывал все двери, позволял испробовать как новомодные сумасбродства, так и те, что были от сотворения мира. Он мечтал начать все сначала.
То, что Стив не погрузил на корабль свою «Пирс Эрроу», яснее всего свидетельствовало об измене Америке. Еще полгода назад он оставил ее в «Небесной долине», рассчитывая по прибытии во Францию приобрести новую красивую европейскую модель.