Фестиваль молодежи
Одним из “светлых моментов” для советских стиляг стал Московский фестиваль молодежи и студентов 1957 года, когда в столицу приехало огромное количество западных людей – от джазовых музыкантов, поэтов-битников и художников-модернистов до представителей тогдашних западных субкультур – в том числе, “тедди-боев”. Они привезли с собой книги, пластинки, журналы – такого мощного потока не было, пожалуй, с окончания Второй мировой войны. Пластинки тут же тиражировались на первых бытовых магнитофонах “Днепр”, а журналы и книги зачитывались до дыр.
Алексей Козлов вспоминал: “Фестиваль сыграл громадную роль в перемене взглядов советских людей на моду, манеру поведения, образ жизни. До него страна жила по инерции в некоем оцепенении и страхе, несмотря на то, что Сталин как бы ушел в прошлое. Косность и враждебность советского общества по отношению ко всему новому, особенно западному, – это не один лишь результат советской пропаганды. Я на своем опыте убедился в том, что и без всякой агитации российской массе свойственна нетерпимость ко всему чужому, а также нежелание узнать получше и разобраться: а вдруг понравится?”
Фестиваль проходил на фоне хрущевской оттепели – ослабления государственного пресса и некоторой либерализации общественной жизни, наступившей после XXII съезда КПСС, который состоялся за полтора года до фестиваля. На съезде генсек Никита Хрущев развенчал культ личности Сталина, и его доклад стал катализатором “оттепели”. Собственно, благодаря “оттепели” в СССР решили провести фестиваль – по крайней мере, в том виде, в котором он состоялся: Москву наводнили тысячи молодых иностранцев, и как власти ни старались ограничить контакты с ними местной молодежи, сделать это им не удалось. От иностранных гостей советская молодежь – причем ее широкие массы, а не только стиляги – перенимали многое: от музыки и элементов поведения до джинсов.
“Многие считают, что именно с фестиваля начался распад патриархального уклада и постепенная европеизация столицы, – пишет в своей книге “Рок в СССР” известный музыкальный критик Артемий Троицкий. – Москва уже не могла оставаться прежней. Стиляги тоже не могли быть прежними”.
И действительно, фестиваль можно считать началом упадка движения стиляг. “Я подозревал об этом и раньше, но во время фестиваля все смогли убедиться, что и наш „стиль“, и музыка, и кумиры – все это было дремучим прошлым, – вспоминает Алексей Козлов. – Какие-то стиляги оставались и после фестиваля, но это были отсталые элементы, запоздалые подражатели”.
Нет, стиляги, конечно, не исчезли сразу. Более того, среди них выделились “элитарные” группы – “штатники”, а позже – “айвиликовые штатники”, к которым принадлежал и Козлов. Но количественный состав их был гораздо меньшим. Став ко второй половине пятидесятых массовой модой, охватившей весь Советский Союз, стиляжничество – подобно любой массовой моде – в конце концов сошло на нет.
Валерий Сафонов:
Фестиваль молодежи и студентов пятьдесят седьмого года тоже сыграл роль в этом плане. Были концерты по городу, мы там болтались туда-сюда. Видели эту молодежь. Многие знакомились в то время, потом у наших девушек рождались негритята.
Борис Алексеев:
Люди ходили, улыбались. Фестивальщики были раскованы, по-другому себя вели. Москвичи были какие-то собранные, не было, как сегодня сказали бы, такой развязности. А эта приезжая публика громко говорила, всякие песни пела. Хотя фестивальщиков старались все время возить на грузовых машинах или на автобусах – чтобы они не очень по улицам шатались, – они все равно гуляли. А жили они где-то в районе ВДНХ. И было сразу видно, что вот идет фестивальщик. Конечно, они повлияли, потому что могли так вот свободно идти, обниматься. Раньше у нас этого не было. Ну что вы, какое там – в обнимку ходить?
Александр Петров:
Приехало со всех стран много молодежи – и черные, и белые, и желтые. Я помню, в центре Москвы в автобусе ехали иностранцы, и, видно, индус какой-то – в чалме – всем руки пожимал. И я протянул руку – и даже испугался: он крепко схватил ее, и я не мог ее выдернуть и боялся попасть под машину.
Фестиваль стал окном в мир. Молодежь познакомилась с модой. Ведь мода западная отличалась от моды советской. И молодежь стала тоже стараться одеваться модно – где-то утрированно даже: молодежи, как максималистам, это свойственно.
Борис Дышленко:
Я как раз был в Москве и свидетельствую – произошел большой сдвиг. Советская молодежь впервые подверглась влиянию Запада. До этого все было очень тихо.
Георгий Ковенчук:
Никто не верил, что в джинсах ходят американские безработные. И вот теперь у нас в джинсах бомжи ходят. Джинсы появились сразу же после фестиваля молодежи. Это был пятьдесят седьмой год. Я тогда обратил внимание. Смотрю – все в каких-то таких красивых штанах. Я сначала думал, что это рабочие штаны – как комбинезоны простроченные. И все захотели такие джинсы тогда купить. И подделки появились – “самопалы” назывались. Доставали нашивки – “лейблы”, нашивали. У многих портных получалось очень профессионально. Но зоркий глаз сразу отличал подделку. Были еще джинсы болгарские – их считали туфтой. Они какого-то цвета были травяного.
Родственные субкультуры
Советский Союз отставал от западных стран и в поп-музыке, и в киноиндустрии, и в индустрии моды. Но при этом первая субкультура в СССР – стиляги – появилась ненамного позже, чем подобные движения в Европе и Северной Америке. Ясно, что тогда еще слова “субкультура” никто не знал и первых парней, которые надевали узкие брюки и длинные пиджаки с широкими плечами, делали из волос коки и слушали джаз, большинство советских граждан воспринимало как молодых придурков, которым обязательно надо выделиться из толпы. Но примерно таким было отношение обывателя и к “дальним родственникам” советских стиляг – “зут-сьютс” сороковых годов в Америке или “тедди-боям” пятидесятых в Великобритании.
Считается, что “zoot suits” – костюмы с огромными, подбитыми ватой плечами и сильно суженными к щиколотке брюками (пиджаки и брюки стиляг в СССР десятилетием позже были очень похожи на них) – появились в тридцатых годах двадцатого века в Гарлеме, черном районе Нью-Йорка, и были связаны с местной джазовой сценой. Правда, там их называли “drapes”. Само же слово “zoot”, согласно оксфордскому словарю, – это искаженное произнесение слова “suit” – “костюм” – жившими в США выходцами из Мексики – “pachucos”. Сленг “pachucos” был смесью английского и испанского, и именно благодаря им костюмы “zoot suits” вошли в историю.
“Pachucos” сделали его своей униформой, а главной задачей их субкультуры было сопротивление шовинизму со стороны белого населения США. Еще одним атрибутом “pachucos” был танец “pachuco hop”: в нем парень практически не двигался (дабы не испортить костюм), он только подставлял партнерше руку, а она старательно вертелась вокруг него. Белые американцы с подозрением и опаской поглядывали на одетых в огромные пиджаки мексиканских парней, и многие считали “pachucos” криминалами. Конечно, криминалы среди них были, но считать бандитом любого, надевшего длинный пиджак с подбитыми ватой плечами было глупо.
В марте 1942 года Комитет военной промышленности США выпустил закон, ограничивающий количество ткани, используемое при пошиве одежды. Эти правила, по сути, запретили производство “zoot suits”, и большая часть производителей прекратила выпускать и рекламировать эти костюмы. Тем не менее спрос на “zoot suits” не уменьшился, и сеть полуподпольных портных в Лос-Анджелесе и Нью-Йорке продолжала их изготовлять. Ткань для костюмов приходилось доставать подпольными способами, так что в определенной среде ширина брюк “zoot suit” стала неким символом, а для многих американцев, в особенности для военных, тот же костюм стал ассоциироваться с непатриотичностью. В августе того же года произошли крупные расовые столкновения между “pachucos” и расквартированными в Калифорнии американскими военными, причем порой единственной виной мексиканцев, с которыми завязывались драки, было то, что они были одеты в “zoot suits”. Мексиканцы ответили массовыми беспорядками. Насилие продолжалось еще около года, пока решение о расквартировании военных не было отменено. А костюм “zoot suit” и вся субкультура “pachucos” стали символом протеста против обывательского большинства и шовинизма.