Я снова получила порцию скрытого веселья.
«Я думала, ты лис».
Пухлые губы сложились в улыбку.
«Почему ты так решила?»
У Алекса очень красивый почерк. Буквы все, как на подбор, ровные, смирно вытянувшиеся по струнке - никаких огрехов вправо или влево - с длинными причудливыми завитками хвостиков. Вот это да! Неужели кто-то ещё может так писать?
«Я не знаю. Просто ассоциация», - написала я и добавила:
«У тебя красивый почерк».
«Пришлось потрудиться. Каллиграфия».
Внезапно Алекс сложился пополам и, уронив лицо в ладони, зашёлся в беззвучном смехе.
«В детстве я писал ужасно! Это было что-то совершенно невообразимое! - продолжил он, отсмеявшись. - Ты мне напомнила о моём учителе. Бедный господин Видмер… как же он со мной намучался! Сколько линеек об меня сломал!»
«Он что, тебя бил?»
«Да нет… Он всего лишь мог хлопнуть ею по пальцам или по ладоням. За кляксу. За помарку. Знаешь, как розги в старые добрые времена… Когда он выходил из себя, он становился похожим на индюка. Мы его, кстати, так и называли».
Алекс подумал и закончил свою мысль:
«Я очень ему благодарен».
«А где он сейчас?»
«Я полагаю, на пенсии. В последний раз я видел его в выпускном классе».
«Сколько же тебе сейчас лет?»
«Мне двадцать семь, - тёмные брови насмешливо приподнялись. - А ты? Ты думала, что я совсем старик?»
Я думала… нет, я не знаю, о чём я думала!
Двадцать семь. Он моложе Бастиана, но тоже ощутимо старше меня.
«Ты знаешь, - «сказала» я, чтобы переменить тему, - откровенность за откровенность…»
Непонимающе улыбаясь, он спросил, что же такого невероятного я хочу ему рассказать, и я, встав сбоку от Алекса, чтобы ему было лучше видно, и, словно опасаясь, что моя маленькая тайна достигнет кого-то, для чьих глаз она вовсе не предназначена, сделала учителю знак склониться ближе. Как-то очень легко я рассказала о том, как одноклассники в шутку заперли меня в лаборантской, о том, как я вдруг услышала шорох и поняла, что не одна среди плавающих в формалине мышей, лягушек, рыб и морских звёзд я не одна. Должно быть он влетел через оставленное открытым окно, запутался среди скрученных в рулоны плакатов, устал, затих, а когда я начала шуметь, испугался и снова начал биться в своей ловушке.
«Кто?» - спросил Алекс.
«Летучая мышь. Детёныш».
Я тогда в первый раз увидела… подобное… и я… в общем я…
Но всё хорошо закончилось?
Меня нашёл мой лучший друг где-то через час. А мышь потом поймали и отпустили… Кстати, не забыл ли он, что обещал угостить меня кофе?
«Да, прости, - спохватился Алекс. - С тобой можно забыть обо всём на свете! Сейчас сделаю».
Я указала пальцем на книги.
«Неужели все твои?»
В ответ мне утвердительно кивнули.
«Я снова удивил тебя?»
Это мягко сказано. Человек с книгой вызывает примерно такую же реакцию, как птеродактиль, угодивший вместо редкой бабочки в сачок естествоиспытателя. Сначала каллиграфия, теперь это.
«Я преподаю немецкую грамматику и литературу… ты разве не поняла?»
Вот теперь я точно удивилась, потому как думала на что угодно - математику, историю или географию, хотя насчёт последних двух это уже явный перебор: его подопечные выглядят не старше девяти лет. Выходит, Алекс Бахоффнер филолог.
«И что же ты читаешь? Можно посмотреть?»
«Любопытство сгубило кошку». Знаешь такое выражение?»
Я направила на Алекса пистолетом указательный палец.
«Я хочу знать, что же прячется в этой голове!»
«Психолог?»
«Угадал. Почти. Второй курс».
Рука махнула в сторону стеллажей.
«Смотри, если хочешь».
Алекс сунул нос в ящик стола и принялся сосредоточенно в нём копаться. Похоже, что его поиски практически сразу увенчались успехом, потому что он удовлетворённо крякнул и направился к кофеварке, а я - изучать содержимое Алексовых полок.
Я увидела потрясающе живописную смесь: специальную литературу бок о бок с произведениями немецких и зарубежных классиков - на языке оригинала и в переводе. По какой логике Алекс их выставил? Я наклонилась вперёд и провела кончиком пальца по корешкам томов, вынула один - им оказался рассыпающийся от старости «Декамерон», похоже одна из любых книг - страницы покоробились, а на полях то тут, то там я заметила карандашные пометки. Я аккуратно вернула Боккаччо на место, вытащила второй и обнаружила сияющего золотым тиснением Гофмана. Философствующему сказочнику и соответствующая окраска. Третий, четвёртый и пятый - русская драматургия - интересно, почему? Алекс знает этот язык или просто театрал? За ними следуют разрозненные части Ремарка и Бёлль, Кафка и зачем-то сборник стихов Лорки. Ещё какой-то француз с претензией на аристократичность. Рэнир? Райнер? Я совершенно не разбираюсь в правилах чтения этого языка.