– У матери в сумке, – хрипло выдавил он. – Возьми, зайди.
Я заскочил внутрь. Там стоял врач. Мужчина – совсем не похожий на моего отца. Хмурый, жёсткий, невозмутимый.
– Вот тебе пятьдесят рублей. И ещё сто. Вдруг не хватит, – врач смотрел на меня, я на него.
Я был так благодарен этому взрослому, что он не задавал вообще никаких вопросов. Я выхватил деньги из ладони, затянутой в тонкую латексную перчатку и выбежал из квартиры.
Я успел услышать, как тихий скулящий плач моей мамы превращался в страшный вой.
Через десять минут кошмарно быстрого бега я ворвался в библиотеку.
– Молодой человек, да что вы себе позволяете?! – библиотекарша была там же – за стойкой выдачи.
Когда я забежал, она немедленно нацепила очки, как будто зарядила ружьё, готовясь выстрелить в меня.
– Вот деньги, – я задыхался от бега. – Мне ничего не надо бесплатно. Вот деньги. Двести шестьдесят рублей.
– Н-да? – недоверчиво произнесла библиотекарша, разглядывая мятые купюры и монеты, которые я высыпал на стойку.
– ГОВНА! – заорал я.
– Молодой че… – начала было говорить библиотекарша, но осеклась, видимо столкнувшись с моим абсолютно психованным взглядом.
– Выписывайте эту сраную расписку. Пожалуйста, быстрее! У меня утонула сестрёнка!
Конечно, теперь, годы спустя, я понимаю, что у библиотекарши на уме был один вопрос, как связана расписка за порчу книги и моя сестрёнка? Но я был благодарен библиотекарше, за то, как быстро она заполнила бланк, как трясущимися руками поставила подпись и печать.
– Всё, – сказала она. – Вы оплатили штраф, молодой человек.
– Спасибо, – сказал я.
– Никогда больше не позволяйте себе подобного! – в ней проснулась стервозность.
Она кинула в меня испорченной книжкой и мне пришлось поднять “Долгую прогулку” с пола.
– Никогда не позволяйте так кричать в присутствии пожилой дамы! Слышите меня, молодой человек?!
Но я не слышал. Я уже нёсся домой. Книжку я заткнул под брючный ремень. А под курткой я сжимал заветный клочок бумаги, чтобы не дай бог, его не унесло ветром.
Сейчас, когда я рассказываю вам эту историю, мне скоро стукнет сорок лет. И я толком не понимаю, на что я мальчишка тогда надеялся? Неужели правда возомнил, что утопленная книжка Стивена Кинга и моя утонувшая сестрёнка каким-то образом связаны?
Чем ближе к нашей квартире, тем медленней я поднимался по ступенькам. Меня как льдом изнутри вымораживало осознание тщетности моей истерики и бесполезности клочка бумаги – квитанции об оплате штрафа, зажатого в руке.
Я открыл дверь. На пороге стоял отец. Я медленно-медленно поднял глаза и увидел, что он плачет. И доктора из скорой – все они плакали! И я тоже заплакал.
От счастья. Потому, что из комнаты раздавался плач моей маленькой сестрёнки Лизы.
Врачи уехали через десять минут. Но перед этим доктор, который добавил мне недостающую сумму, отозвал меня в сторону.
– Я сейчас отдам вам деньги. Там же остались, – пробормотал я, понимая, что на радостях забыл о деньгах в куртке.
– Оставь себе, – махнул рукой врач.
Он внимательно смотрел мне в глаза. Усмехнулся и покачал головой.
– Если бы я всегда мог спасти человеческую жизнь за полтинник или за сотку рублей… Уж я нашёл бы нам с тобой спонсора. Ты молодец, парень. Не знаю, как всё это связано или не связано, но ты большой молодец. Минут через десять, как ты убежал, малышка вдруг задышала.
– Чудо, – сказала женщина врач, – Сердечко девочки вдруг запустилось. Такое бывает, да бывает, но всё равно это чудо… Ребёнок сейчас вполне здоров. Благодарите бога, папаша.
– Да, – кивнул отец, глядя на меня. – Я его и так благодарю.
А потом мужчина врач протянул мне руку, и я пожал его большую сухую ладонь. Я успел заметить, как коротко были острижены его ногти. Доктор кивнул мне и быстро вышел из нашей квартиры.
Я вошёл в комнату. Мать стояла на коленях, держала Лизу на руках и покачивалась в такт напеваемой колыбельной. Потом к нам приехала другая “скорая помощь”, и это были уже другие – более простые медики. Маму с Лизой увезли в больницу, потому что в любом случае сестрёнку нужно было обследовать после случившегося.
Папа остался в тот вечер ночевать со мной. На кухне мы пили чай с бутербродами и много молчали.
– Ты курить-то ещё не начал? – спросил меня отец.
– Нет, пап, – ответил я, подумав, что возможно отец был готов предложить мне сигарету. Я прокашлялся и сказал, – Пап, ты прости меня, что я матом при всех на тебя. Извини, правда. И ты подбородок сигаретой обжёг… Тоже из-за меня.
– Ерунда, забудь, – сказал папа. – Это как на войне. Там многое прощается ради победы.