Иногда в этот дом, несмотря на ливень, заходили деревенские — в основном женщины. Они прислуживали гостям и выглядели как мрачные тени, без всякого трепета и благодарности. Таскали еду, питьё, выносили объедки. На лицах испуг, кажется, теперь они боялись этих рыцарей, пусть и в меньшей степени, чем демонов.
С наступлением вечера дверь таверны распахнулась, и на улицу выплеснулся шум пьянки, свет от ламп и очага. На пороге показался Артур. Он покачивался, но голос старался выдерживать строгим и командным:
— Эй, герои! Тише, сказал! Ведите себя прилично, пока меня нет! Не позорьте рыцарство! Местных — не трогать, ясно⁈
Изнутри в ответ донеслось пьяное мычание — что-то вроде «поняли», только вперемежку со смехом и икотой. Артур одобрительно хмыкнул, хлопнул дверью и зашагал прочь, туда, к краю деревни, где, видимо, ему уже подготовили отдельный дом с сухой постелью и вином на прикроватном столике.
Едва он скрылся, как внутри раздался дикий вопль, хохот усилился. Рыцари, оставшиеся в доме, затянули пьяную песню — невнятную, пошлую, вразнобой. И тут же — глухой треск, будто что-то тяжёлое проломило мебель.
Женский крик прорезал вечернюю сырость.
В следующую секунду из окна таверны, выламывая ставни, вылетел один из рыцарей. Поднявшись, он тут же поскользнулся на грязи и упал снова. Лицо его было в крови, будто подрался с кем-то из товарищей. С омерзением я наблюдал, как он плюёт в грязь чем-то белым — пара зубов; после чего шатаясь идёт за ближайшие дома на другом конце площади, наклоняется, чтобы издать громкие звуки рвоты. От такого меня самого чуть не вывернуло. Впрочем, надолго этого рыцаря не хватило, и он просто упал в грязь, потерял сознание.
Прошло ещё немного времени, из таверны с воплем выбежала женщина. Полная, грудастая, в разорванном платье. Она кричала и звала на помощь, но как-то вяло, будто не надеясь на спасение. Следом смеясь и улюлюкая, выскочил рыцарь, пожалуй, самый здоровый из оставшихся в отряде. Имени его я не знал, как и остальных, да и не хотелось.
Рыцарь ухмылялся, как голодный волк, предвкушающий жертву. Медленно настигал женщину.
Вот же дерьмо. Мне ещё не хватало смотреть на это скотство. Воины короля насилуют тех, кого должны защищать.
— Эй, герой! — проорал я, изо всех сил, что ещё остались в лёгких. — Ты чего творишь, мразь? Баба тебе отказала, да? Или по обоюдному согласию у тебя уже не стоит? Ну ты и рыцарь… Только баб давить и горазд!
Грубо, топорно, местами, может, и банально. Но в каждое слово я вложил столько яда, сколько смог. Пьяному много и не надо.
Рыцарь обернулся. Медленно, лениво, как пёс, которому помешали жрать. Женщину он отпустил, и та, спотыкаясь, осела в грязь и поползла прочь. Лицо воина покраснело. Взгляд налился яростью, пьяной, тупой, но смертельно опасной.
Он дёрнул из ножен на поясе кинжал, на вид увесистый с узким клинком и резной чернёной гардой — оружие для добивания, а не для чести.
— Ты чего там вякаешь, щенок? — зарычал здоровяк, приближаясь ко мне и пошатываясь. — Сейчас я тебе пасть заткну, чтобы не гавкал.
Вот и всё.
Глупый нелепый конец. Зато грудастая деревенская баба улепётывает в темноту. Молодец, воспользовалась шансом. А эта мразь надвигается на меня пленённого и безоружного с кинжалом.
Ну и кто из нас настоящий герой?
Здоровяк замахнулся. Я зажмурился, беспомощно ожидая удара, который закончит мою недолгую вторую жизнь. Лезвия свистнула рядом, послышался глухой удар и хруст, затем чавкающий звук, но я не почувствовал боли.
Открыл глаза. Не сразу понял, что произошло.
Рыцарь лежал в земляном месиве, уткнувшись в грязь лицом. Кинжал валялся у моих ног, словно брошенная наскучившая ребёнку игрушка. А вот колодки оказались разворочены в труху. Разбухшее под дождём старое дерево развалилось от случайного удара пьяницы.
В грязи я увидел глубокий след от проскользнувшей ноги рыцаря. Кажется, он не рассчитал своё состояние и твёрдость земли под ногами.
Повезло… Повезло! После всего дерьма, что со мной случилось. Наконец-то повезло! Но как это работает⁈
Я радостно скинул колодки, увидел, насколько же трухлявыми стали эти деревяшки, размокнув под ливнем. Сразу же прочувствовал всю тяжесть отёкшего и ушибленного тела.
Плевать. Зато я и жив и стою, дышу полной грудью, насквозь промокший и продрогший. А дождь уже понемногу стихает.
Не успел я сорваться с места, как здоровяк зашевелился в грязи, застонал и попытался сесть, что у него получилось с удивительной лёгкостью, после чего и вовсе поднялся на ноги. Грязной ладонью он протёр грязное лицо и посмотрел на меня злым замутнённым взглядом.