- Не грусти. Я завтра уеду, и у вас будет всё по -прежнему.
Он резко встал:
- Пойду в магазин схожу.
- Я с тобой! Хочу прогуляться.
Игорь быстро оделся. И, не сказав больше ни слова, вышел из квартиры.
Сначала, я тоже решила выйти на улицу и подождать его во дворе. Но, вдруг, накатило такое безразличие ко всему. Я просто лежала и тупо смотрела в телевизор. Думала:
- У Игоря есть совесть. Это радует. Потому, чтобы позвонить Роксане, и не доставить мне боли, он идёт в магазин. Что ж здесь плохого?
Собравшись с силами, убрала плохое настроение, стала слоняться по квартире, вспоминая вечер своего приезда к нему. Тогда он тоже ушёл на «20 минут», а пришёл глубокой ночью. Мне было нестерпимо. Уронив голову в ладони, попросила:
- Хранитель, друг, поговори со мной.
Он ответил сразу, будто никуда и не уходил. Я жаловалась:
- Да. Я не вовремя приехала.
- Нет. Ты как раз вовремя приехала. Снайперски точно. Ты обнажила Игоря. Показала ему его самого неприглядного и малознакомого. Обнажила Роксану. Обнажилась сама. Несколько нагло и развратно – но спокойно, и со знанием дела. С достоинством человека ведающего, что он творит. Как будто ты одна понимаешь, что происходит. Остальные лишь догадываются. И им всем приходится делать то, что ты делаешь с удовольствием и готовностью – страдать.
Вернулся Игорь в 10 вечера. Виновато говорил мне ничего не значащую чушь.
Я загибала кронштейны плоскогубцами, готовя фурнитуру, и отвечала ему. Пытаясь это делать непринуждённо и без напряга. Но, у меня, конечно, не получалось. Он стал тогда говорить ещё больше. Я не смотрела на него впервые ощущая глубокую благодарность к телевизору, который выручал меня мельканием образов на экране. Выручал видимостью. Видимостью, что я смотрю его.
Игорь не мог найти 500 рублей:
- С такси расплачивался, выронил, наверное.
Вывернул карманы плаща. Снял, повесил его в коридоре. Стал искать деньги в карманах джинсов. Я встала, вышла в коридор, достала из-за обложки своего паспорта 500 рублей, (моя сумка так и стояла у двери) и положила в карман его кожаного плаща.
- Да где ж они могут быть? – Сокрушался Игорь в комнате.
-В плаще они у тебя. – Сказала я равнодушно, продолжая закручивать штангу плоскогубцами, с силой натягивая упругую проволоку, боясь поднять голову и оторваться от работы. Мой взгляд мог отрекошетить от стены, и ранить меня, а мог затеряться среди вопросов.
Игорь предложил поужинать. Я не хотела. Он опять говорил-говорил… Уже рукой поворачивая моё лицо к себе. Его чёрные глаза не сводили с меня пристального взгляда. Но я не могла смотреть в них. Мелькнула мысль, что он больше не бог. Что я не вижу. Нет! Не хочу видеть Его в нём.
Игорь всё спрашивал, чего я хочу? Всё добивался от меня этого с разных сторон:
- Я люблю тебя. Ты мне не веришь?
- Верю. – Отвечала я тихо.
- Почему?
- Потому, что ты любишь меня.
Громко работал телевизор. Сюткин пел о жёлтых ботинках, и Игорь резко сменил тему:
- Тебе нравится Жанна Агузарова? Это Сюткин её песню поёт! – И не дождавшись моего ответа, стал рассказывать:
- Я когда в Саратове в юридическом учился, общался с ней. Мы тогда были нищими, вечно голодными студентами. И однажды, возле театра, гуляя с другом, познакомились с двумя ярко накрашенными девицами. Друг подрабатывал в театре и знал там все закоулки. На улице стемнело и становилось зябко, он и предложил:
-А давайте я вас проведу на чердак театра!
Мы с восторгом встретили эту идею. Взяли дешёвый портвейн и пошли. Девицы были вызывающе броско одеты, вульгарно накрашены, ну, как проститутки, и постоянно хихикали. Друг провёл нас на чердак. Там была высокая сводчатая крыша, полумрак, освещенья, конечно, никакого не было. Свет шёл от уличных фонарей через решётчатые витражные окна. Друг сразу предупредил нас, чтобы взяли с собой газетки. Я так понимаю, на чердаке всё было загажено голубями. Но в полумраке, и в цветном освещении, лившемся через витражные окна ничего не было видно. Было так таинственно – волшебно! Яркий свет фонарей преломлялся через стёкла витражей и цветными пятнами падал на пол. Мы присели на какую- то доску, расстелили газетки, пили портвейн, быстро пьянея, так как закусывать было нечем.