- Почему?
- Потому, что ты любишь меня.
Громко работал телевизор. Сюткин пел о жёлтых ботинках, и Игорь резко сменил тему:
- Тебе нравится Жанна Агузарова? Это Сюткин её песню поёт! – И не дождавшись моего ответа, стал рассказывать:
- Я когда в Саратове в юридическом учился, общался с ней. Мы тогда были нищими, вечно голодными студентами. И однажды, возле театра, гуляя с другом, познакомились с двумя ярко накрашенными девицами. Друг подрабатывал в театре и знал там все закоулки. На улице стемнело и становилось зябко, он и предложил:
-А давайте я вас проведу на чердак театра!
Мы с восторгом встретили эту идею. Взяли дешёвый портвейн и пошли. Девицы были вызывающе броско одеты, вульгарно накрашены, ну, как проститутки, и постоянно хихикали. Друг провёл нас на чердак. Там была высокая сводчатая крыша, полумрак, освещенья, конечно, никакого не было. Свет шёл от уличных фонарей через решётчатые витражные окна. Друг сразу предупредил нас, чтобы взяли с собой газетки. Я так понимаю, на чердаке всё было загажено голубями. Но в полумраке, и в цветном освещении, лившемся через витражные окна ничего не было видно. Было так таинственно – волшебно! Яркий свет фонарей преломлялся через стёкла витражей и цветными пятнами падал на пол. Мы присели на какую- то доску, расстелили газетки, пили портвейн, быстро пьянея, так как закусывать было нечем.
Я понимал, конечно, что это – чердак, кругом – хлам, всё загажено голубями, но очарованье ночи… сводчатые витражные окна… яркие пятна на полу… это было – волшебно! Мы с другом что –то пытались умное рассказывать, выставляясь друг перед другом, перед девчонками. Кстати, девчонки эти пили больше нас, но не пьянели, только хихикали постоянно. Так вот, одна из них всё говорила о жёлтых ботинках! Я толком сейчас не помню, о чём мы там разговаривали, опьянел быстро. Но её слова меня тогда удивили, и потому, наверное, я их хорошо запомнил. Она спрашивала, где достать жёлтые ботинки? Говорила, что мечтает о жёлтых ботинках! Что пробовала уже обычные чёрные выкрасить жёлтой краской, да она быстро облезла…
Мы пообщались, никакого интима, просто, по- дружески, интересно всем было. А несколько лет спустя, я вижу по телевизору девушка поёт. Смотрю на неё и понимаю, что я её знаю. Точно знаю! А откуда не могу вспомнить. И вдруг, она начинает петь песню о жёлтых ботинках. И я вспоминаю, это ж та самая девица, с которой мы на чердаке портвейн пили! Потом Сюткин у неё эту песню забрал.
Я слушала рассказ Игоря отстранённо, скорее даже и не слушала вовсе. Просто, смотрела. Смотрела в полумрак чердака с затхлым запахом от старого хлама. Видела, как цветные блики расцвечивают голубиный помёт, и ещё больше веселят парней, слушающих девичий хохот.
Игорь взял меня за подбородок, повернув к себе, заставив силой смотреть себе в глаза:
- Я понял. Тебе совсем не интересно знать Агузарову. И не надо быть знакомой лично даже с Путиным или Медведевым. – Игорь выдержал паузу. Таинственно улыбнувшись, перешел на шёпот:
- Ты хочешь большего.
Вся наша жизнь для приобретения новых ощущений. Мы тут, чтобы получать их! Небывалые, необычные! И всё, что человек делает: любит, творит, путешествует, работает, совершает преступления, убивает, насилует… только для того. Чтобы получить их. Ты – счастливейшая из людей. Многие, имеющие крутые тачки, дома, деньги… не имеют главное – твоих ощущений! – Игорь, отодвинувшись от меня, глядя куда – то вдаль, продолжал:
- Наверное, поэтому, главным в жизни считают любовь. Она и даёт самые яркие и масштабные ощущения. Вот, в чём сущность жизни? – Спросил Игорь, посмотрев на меня, и сам ответил:
- В обмене информацией. А любовь – самый концентрированный и яркий такой обмен. Наверное, поэтому сущностью жизни и называют любовь. Мы максимально живые, когда любим.
Мы не говорили о Роксане, и о том, где он был эти четыре часа. Но вакуум этого времени, проведённого врозь, стоял между нами. Игорь всячески старался пробить эту несуществующую в реальности стену. А я, отстранённо наблюдая, понимала, что вижу его сейчас трезво, взглядом, лишённым поволоки очарования и влюблённости. Я не могла смотреть ему в глаза. И даже, когда он заставлял, поворачивая к себе моё лицо, мне было больно. Я не видела больше в нём Бога. Бог никуда не делся из его глаз. Просто, мне не хотелось его видеть, и я не смотрела. Изо всех сил.
- Я хочу всё спросить… зачем ты перестал пахнуть собой? Начал пользоваться туалетной водой… - Спросила я.