— Я б вам помог, только не за пуд соли, как платите другим.
— Что вы! Что вы! — вскочил пан голова. — Завтра же с дочкой занимайте новый дом, что за школой. Документы оформим на вас, а хотите — на дочку. Все чин-чином.
— Дом-то он завидный. Только ж усадьба там — голое болото. А оно, это болото, в печенках у меня сидит…
— Ну, тогда хутор Кабанюка.
— То совсем другой коленкор! — оживился дед. — Да еще чтоб с десятинку лесу прирезали с той стороны, от речки.
— По рукам, Конон Захарович! — как завзятый торгаш, гость протянул левую руку, а правой замахнулся, чтобы хлопнуть по дедовой ладони.
— Оно можно б и по рукам, — придерживая свою руку на колене, замялся дед, — а только ж после такого дела не жить мне в тех хоромах.
— Да почему же? — широко развел руки Шелеп.
— А партизаны прибьют меня в отместку. Нет! Вы мне лучше деньгами, как в объявлении обещали… Так спокойнее. Я уеду в другое место да там и куплю себе хату…
Пан голова, как фокусник, выхватил из кармана пачку немецких марок.
— Вот вам задаток! Тут пять тысяч.
Он бросил на стол деньги и ухмыльнулся: «Завтра эти деньги будут снова у меня, а тебе, старому дурню, я покажу место».
Старательно поплевав на пальцы, дед Конон долго и усердно считал деньги. Старые, истертые ассигнации он аккуратненько откладывал в сторонку. А потом каждую смотрел на свет и спрашивал, примут ли.
Шелеп вдруг оделся и заспешил.
— Прячьте деньги и едемте.
— Так то ж собирались завтра, — возразил было дед.
— Ночевать будем у меня.
— У вас? Та чего ж у вас? Лучше я дома.
— У меня безопаснее. — И доверительно Шелеп добавил: — Да я вам откровенно все объясню. Дело в том, что Сюсько на неделю уехал в Пинск. И мы решили послать на партизан его заместителя, Гирю. Если он расправится с Миссюрой, быть ему комендантом. И уж я вам ручаюсь, в первую очередь он выпустит вашу дочь.
Деваться было некуда. Дед Конон оделся в старый, латаный-перелатанный, до черноты засаленный полушубок. Подпоясался ярко-красным в зеленую полоску новым кушаком. И понуро пошел за Шелепом.
Карательный отряд под командой Левки Гири ночью скрытно вышел из села. А для полной гарантии сохранения тайны оставшиеся в комендатуре полицаи окружили село, чтобы не выпускать людей на болото. На восходе солнца отряд подошел к болоту. Гиря все время поторапливал проводника.
Да дед Конон и сам не хотел мешкать. Утро было такое хорошее, такое веселое, что ему сперва даже подумалось, что идет он на покос. А глянул на «косарей», нагруженных автоматными дисками да пулеметными лентами — мороз пошел по коже. Взвесив, что он делает, старик даже подумал о себе, не сошел ли с ума. И только то, что все чувствует и воспринимает по-прежнему: слышит голоса птиц, видит синюю полоску тумана в конце болота, ощущает теплоту утреннего солнца, — только это успокаивало его. Нечаянно сбив с лозины гнездо ремеза, поднял выпавшего птенца и показал командиру, шедшему след в след.
— Шила себе птичка. А я ее одним махом!..
— Так бы вот нам с теми птичками… — сказал Гиря. — А тяжело идти, черт возьми!
— Ну, это вы зря, пан комендант, — возразил дед Конон. — Болото в этом году сухое. Оно, конечно, легче было бы в постолах. Зря вы пошли в сапогах…
Проводник остановился возле березняка, вырезал суковатую палку, чтобы опираться на нее, и, даже не отмахиваясь от комаров и слепней, пошел дальше. Сначала болото было и на самом деле сухое, как обычный заливной луг, с разнотравьем и цветами. Стрекотали кузнечики, из-под ног со свистом выбрасывались в воздух перепелки. Цветы здесь росли полянками, точно кто-то их посеял.
Вот клинышек в полморга, усеянный только кукушкиными слезками, самыми печальными цветами земли.
Вон полянка лютиков, сверкающих липкими желтыми лепестками.
А там дымится целое поле каких-то ярко-голубых огоньков, похожих на васильки.
А дальше все перемешалось, как в огромном букете. И над всем то там, то тут возвышаются зеленые кусты с мелкими белесыми цветами. Это богун — краса и гордость Пинских болот. От кустов богуна веет приятным и вместе с тем диким, одуряющим запахом. Цветок богуна полешанка никогда не оставит в комнате на ночь, чтобы не угореть.
В небо взвился кулик и, жалобно покрикивая, полетел впереди человека, стараясь увести его подальше от гнезда.