Аня обернулась и обомлела: в двух саженях, под орешником, стоял незнакомый вооруженный парень. Глаза суровые, острые. В истертых до красноты солдатских сапогах, в кудлатой шапке-кубанке. Поверх поношенной кожаной тужурки пулеметные ленты крест-накрест. За поясом — гранаты, а на плече — винтовка вниз дулом.
— Испугалась?
— Чего пугаться! — бросила девушка через плечо. — Ты ж не бандит.
— Откуда это видно?
— Шапка у тебя своя или с убитого? — становясь на всякий случай по другую сторону родника, спросила девушка.
— Что ж я — с убитого надел бы?
— Значит, не бандит: на шапке остался след красной звездочки.
— Эх ты какая! Заметила…
— Не слепая ж.
— Аня-а-а-а! — послышались голоса подруг из чащи.
— Иду-у-у-у! — крикнула девушка в ответ, а шепотом спросила: — Есть хочешь? Вот, на, — и вынула, из торбы черную краюху. — Подожди здесь, я принесу тебе еще из дому, чтоб на несколько дней хватило. Долго еще идти?
— Пока не найду свою дорогу.
— Какую это свою?
— Главную, по которой пошли мои товарищи.
— Так они, наверное, тоже разбрелись, как стадо без пастуха. Теперь паны укрепились навечно.
— Ничего вечного не бывает.
— Как тебя зовут?
— Александр, — и, подумав, добавил: — Моцак.
— Это что ж, для фасона придумал такую фамилию?
— Почему для фасона?
— Моцак — значит силач, а ты не очень-то похож на силача.
— Так не я придумывал. Это давно. Прадед мой такие моцные горшки делал, что князь Радзивилл держал в них вино и мед, а мастера прозвал Моцаком. Я ж из Гощи. Слыхала?
— Кто не знает Гощи! Самое царство горшечников… Но почему ж ты из Янова не пошел прямо на Гощу?
— Тебя искал.
— Да я говорю всерьез.
— А всерьез о таком не спрашивают.
— Ау-у-у-у! Аня-а-а-а! — послышалось совсем далеко.
— Иду-у-у! — приставив руки к губам, ответила девушка.
— А ты с чего взяла, что я иду из Янова?
— Думаешь, мы уж тут совсем ничего не знаем. Ведь под Яновом недавно польские легионеры разбили полк Резановича, и ты здесь не первый… А что ты правую руку держишь в кармане?
— Руку? — горько улыбнулся в ответ Александр. — Это теперь не рука, а кукла.
— Почему кукла?
Юноша левой рукой вытащил правую из кармана пиджака и помахал ее кистью, как плетью. Аня, сразу забыв, что имеет дело с совершенно незнакомым человеком, прыгнула прямо через родник. Засучила рукав кожанки партизана по локоть. Рука от кисти до самого локтя была иссечена мелкими осколками, и вокруг них образовались свищи.
— Ты с ума сошел! Ты же весь сгниешь от этой руки! Надо в больницу на операцию! — набросилась она па раненого.
Тот иронически присвистнул:
— Кто ж возьмет в больницу красного! В тюрьму еще так-сяк. А в больницу…
Девушка растерялась. Она беспомощно глядела в суровые глаза юноши и вдруг просияла:
— Я сама тебя вылечу! Сама!
— Ну-у…
— Вот тебе и ну! Я учусь на фельдшера. Уже на третьем курсе. Должна же я что-то уметь! Ну, договорились? Тогда сиди здесь, а вечером я поведу тебя домой и спрячу на чердаке, а потом что-нибудь придумаем.
Отец Ани был учителем, а мать умерла, когда девочке миновал седьмой год. Мачеха сразу же превратила падчерицу в батрачку. И даже теперь, когда Аня приезжала домой только на летние каникулы, у нее не было ни одного свободного дня, кроме воскресенья. Аня работала на огороде, убирала дом, шила и даже сено косила. Отец помогал ей редко, ему некогда было заниматься хозяйством. Вот это право хозяйки и помогло Ане спрятать раненого. Она сделала за сараем шалаш и сложила на нем стожок сена. В этом стожке и жил Александр Моцак, пока будущая фельдшерица вытаскивала осколки. Рука перестала гнить, но так и осталась висеть плетью.
…А когда прощались, Аня не сумела скрыть свое чувство, которое появилось у нее еще в первую встречу. Но повстанец стеснялся признаться, что и сам полюбил ее, считал, что не достоин такой образованной и красивой девушки, и отмолчался.
— Куда ж ты пойдешь теперь?
— Попробую пробраться в Советскую Россию.
— Трудно тебе с такой рукой…
— Не беда! — храбрился юноша.
— Если б пальцы хоть чуть-чуть сгибались, то, может, еще и сумел бы развить свою руку. Вот тебе мяч. Попробуй сжимать его пальцами. Если хватит терпения делать это регулярно, каждый день, рука оживет.
Глухими звериными тропами, по лесам и болотам пробирался Александр Моцак к советской границе. Левой рукой он поддерживал ремень винтовки, а в правом кармане то и дело пробовал сжимать небольшой мяч. И пока дошел до границы, пальцы больной руки начали полностью обхватывать мяч, хотя карандаш еще не держали. Рука стала легче сгибаться в локте. И теперь сама пряталась в карман, без помощи левой. Но границу перейти не удалось. А тут выпал снег, и пришлось возвратиться назад…