Гриша лежал молча: ослаб от страха так, что не владел ни руками, ни ногами, ни голосом.
— Пане коменданте, дозволите начинать? — спросил Левка.
— Бардзо проше, — кивнул Красовский. — Дайте ему и за деда…
«За деда? — мысленно повторил Гриша. — Что с дедушкой? Неужели и его забрали?»
Ловким, заученным движением Левка влил в ноздри арестанта половину бутылки крепкого уксуса. Гриша дико закричал. Начал извиваться всем телом, но встать не мог. Ноги были связаны, а голову держало кольцо.
— Уксуса не жалеть! — пробегая глазами бумаги, заметил комендант, полицейскому.
— Пшепроше, пане коменданте, уксус ему мало поможет, — браво козырнул и щелкнул каблуками Гиря.
— А что ж ему больше по душе? — не отрываясь от бумаг, спросил Красовский.
— Он любит играть на гармошке, бардзо проше папа коменданта. Так я бы попробовал отучить его от этого увлечения.
— Как это? — удивился комендант.
— Змею можно даже за пазуху посадить, если вырвать у нее жало, — загадочно ответил полицай. И вдруг изо всей силы ударил тяжелой резиновой дубинкой по пальцам лежавшей на полу правой руки юноши.
Тот глухо застонал и умолк, потеряв сознание.
— Не бойтесь, пане коменданте, не убил, — сказал полицай, заметив недоумение видавшего виды Красовского. — Больше он играть теми пальцами не сможет.
— Ты мастер, Гиря. Далеко пошел бы, если бы…
Позвонил телефон. Комендант два раза сказал «да». Потом привскочил как ошпаренный и протянул:
— Да-а?
Бросил трубку так, что она не попала на аппарат, а упала на пол, и убежал. На пороге он уронил свой шарф. Догадавшись, что случилось что-то страшное, Гиря поднял большой шерстяной шарф, равнодушно посмотрел на стонущего и все еще вздрагивающего паренька и заткнул ему рот шарфом.
Сосредоточенно о чем-то думая, взял винтовку коменданта, порылся в его столе и вышел. Закрыв кабинет на два оборота, он забросил ключи в бурьян.
На улице быстро темнело, хотя день только начинался. Из-за леса надвигалась тяжелая иссиня-черная туча. От этой тучи пахло гарью и вместе с тем веяло холодным зловещим ветерком. Где-то прогромыхал гром, точно пробовал силу. Чувствовалось, что с треском и грохотом он разразится именно здесь, над Морочной.
Комендант, согнувшись, маленький, жалкий, бежал и посматривал на небо так, будто бы эта туча пугала его больше всего на свете. Жена позвонила, что приехал комендант семиховической полиции и надо скорее бежать, потому что все уже выехали из Морочны. Еще далеко от дома, на середине улицы, Красовский увидел скачущую пару лошадей, запряженных в бричку, на которой сидели его жена с дочерью и друг детства — комендант из Семихович.
— Садись, — придержав лошадей, крикнул он. — Красная Армия уже форсирует Стоход!
Красовский упал в бричку, и кони понеслись. Следом за ними из разных дворов выскакивали пары и тройки.
Крестьяне молча смотрели на это внезапное бегство панов и еще не знали, как на это реагировать.
Лишь возле раскрытой хаты Сибиряка стояла куча мужиков посмелее. Среди них был и Крысолов со своим неразлучным чертом в зубах. Каждую подводу беглецов Крысолов провожал едкими насмешками. Мужики хохотали, и громче всех покатывался празднично одетый, обутый в сапоги Сюсько. Сюда же подошли и хуторяне Иван Гиря и Тарасюк, одетые, против обыкновения, в какое-то грязное рванье, в постолах.
— А ты, Ясинский, чего ж смотришь, — коротко хихикнув, спросил старый Гиря графского конюха.
— А что же мне делать? — недоуменно покосился на него Ясинский.
— Как же! В Польшу чи там в Румынию… Ваши ж бегут…
— Наши? — всей своей громадой Ясинский подался вперед. — Кто это наши?
— Да поляки ж, поляки.
— Брешешь, панский блюдолиз! — подступив к Гире с кулаками, закричал Ясинский.
Впервые смиренного и кроткого конюха люди видели таким страшным.
— Брешешь, панська собацюга! Бегут не поляки. А паны да их прихвостни. И тебе не мешало б уматывать к чертовой матери!
— Что правда, то правда! — крикнул кто-то из толпы.
— Да, Гиря, тебе с панами попутней, чем с нами: сынок твой в полиции.
— Самый гад во всей комендатуре!
— Правда! Ей-бо, правда! — воскликнул Сюсько.
Гиря и Тарасюк понемногу стали отходить от толпы.
— Ну что, откусил? — сказал Егор Погорелец Гире. — Запрягай, пока не поздно.
— О, удирают! Ей-бо, удирают, — нарочито весело кричал Сюсько, указывая в конец улицы.
На краю Морочны со стороны имения показался окруженный всадниками графский автомобиль. Впереди на сером коне скакал Барабак. Вокруг автомобиля, как стая гончих собак, теснились вооруженные до зубов стражники. Процессия эта, казалось, выскочила из черной, придвинувшейся к самому селу грозовой тучи. Беспрерывно нахлестывая лошадей, паны убегали от этой тучи. Но она неотступно надвигалась, опускалась все ниже, точно собиралась раздавить беглецов своей тяжестью.