Мужики, стоявшие на улице, по привычке сняли шапки перед панами, бабы начали креститься, а некоторые даже кланяться в пояс. Егор Погорелец тоже было взялся за свой картуз, но, увидев, как независимо стоит Ясинский, еще ниже натянул козырек на лоб и плюнул:
— Тю! И чего я, дурень, перед ними кланяюсь? Больше ж они мне не паны, а я им не быдло!
Глянув на других, Сюсько тоже накинул на голову брыль и высокомерно посмотрел на женщин, которые по-прежнему крестились и что-то шептали.
Гремящая и тарахтящая процессия приближалась, и на улице зарождалось неудержимо буйное веселье. Под низкий рокот грома все смелей и смелей нарастали крик, хохот и свист и волною катились по селу вслед за убегающими панами.
Оказалось, что графский автомобиль ехал не сам по себе, как обычно. К нему было приделано длинное деревянное дышло от брички, и тянула его запряженная цугом шестерка скаковых лошадей. Брезент, которым была прежде покрыта машина, кто-то заблаговременно срезал, наверное, на дождевик или непромокаемые онучи. И все теперь видели незнакомых паненок и саму графиню, полулежавшую на заднем сиденье с маленьким чемоданчиком в руках. Вся она была в черном, даже лицо закрыто черной вуалью, и руки в черных перчатках. Рядом с ней стояла большая золоченая клетка с черным лебедем. Графиня в ужасе оглядывалась на тучу, которая, гремя и постреливая синими стрелами, уже догоняла автомобиль. При каждом ударе грома ясная пани вздрагивала, крестилась всей ладонью и тыкала кучера в спину.
Мальчишки бежали гурьбой за необычайной повозкой. Кричали, свистели, бросали в небо шапки, науськивали собак. Но всадники, охранявшие графиню, ни на что не обращали внимания.
Когда автомобиль миновал школу, из переулка выскочил растрепанный, бледный секвестратор. Полы его пепельно-желтого балахона были оборваны, в одной руке он держал свою черную книгу, а в другой — шляпу. Крича и размахивая руками, он подбежал к автомобилю. Но Барабак, ехавший на рыжем коне, отогнал его плетью. Секвестратор упал, выронив книгу. Его окружила стая громко лающих собак. Но он вскочил и снова пустился за машиной. А книга актов осталась в пыли, и ветер начал перелистывать ее густо исписанные пожелтевшие страницы.
— Милость пани! Милость па-а!.. — задыхаясь, вопил секвестратор.
— Ишь как голосит святой! — взмахнув своей трубкой, сказал Крысолов. — Как молодой…
— А канючил, что все в мире суета! — добавил Ясинский.
— Алэ, — кивнул Погорелец. — Раз все на свете суета, то чего ж бояться.
— Милость пани! Па!.. Пани! — надрывался секвестратор.
— А ты кричи громче!
— Пани сегодня плохо слышит.
— Свинье не до поросят, когда ее режут!
Теперь уже никто не крестился и не шептал молитвы. Все шумели, смеялись, шутили.
Туча спустилась совсем низко. Потемнела, нахмурилась. И вдруг грянул такой приземистый, раскатистый гром, что все сидевшие в автомобиле пригнулись, а ясная пани выронила клетку. Дверца клетки открылась, и любимая птица графини вылетела из машины, взлетела над автомобилем, но тут же упала под копыта скакавших следом лошадей. Ее сразу же растоптали и смешали с рыжей дорожной пылью.
На улице вдруг появился учитель Моцак. Приветливо помахивая рукой в ответ на веселый шум толпы, обрадовавшейся его появлению, он, слегка прихрамывая, вышел на дорогу, взял черную книгу актов, бережно отряхнул ее от пыли и только тогда подошел к людям поздороваться.
— Эта панская библия нам еще пригодится, — сказал он в ответ на недоуменные взгляды крестьян.
— Зачем? — спросил Погорелец.
— Как же! В ней записаны все ваши слезы. По ней будем возвращать людям то, что отнял у них граф Жестовский.
— Да где теперь все это найдешь? — безнадежно сказала Марфа Козолупиха. — Скот управляющий угнал.
— Ошибаетесь, товарищи! — счастливо улыбнулся учитель. — Не управляющий, а батраки спрятали скот в лесу, чтоб граф не продал. Вот установится новая власть — и начнем передел всего панского хозяйства.
К учителю подбежал Сюсько.
— Пане учитель, дайте я вытру эту книжечку. — И угодливо протянул полу своего праздничного пиджака.
— Чище она от этого не станет, — ответил учитель и обратился к мужикам: — Идемте, товарищи, к комендатуре, ведь там за решеткой еще томятся наши люди.