— Но у меня ж сапожная мастерская.
— Это мы уладим. Теперь обойдутся и без вас. Вы там обучили уже многих. Ну, а насчет участка не беспокойтесь. Землеустроитель нарежет вам, где получше.
— Да я… — Старик махнул рукой, он уже стыдился того, что сказал в начале беседы. — Оно ж так всегда в жизни. Уткнешься носом только в то, что перед тобой, и ничего не видишь, думаешь — только и света что в окне. Я ж сам читал то постановление насчет осушки. Никакому празднику так не радовался. А потом как-то… Земля, она засасывает хуже любой трясины. Появился у тебя свой ковалок, то уже весь ты в нем и душой и телом. Что правда, то правда, земличка засасывает нашего брата. Крепко засасывает.
В старой, продымленной хате Ивана Гири стоит густой смрадный полумрак. Низкая, покосившаяся хата полна икон, целебных трав и кореньев. На стенах, в промежутках между иконами, под потолком, на сошке, подпирающей прогнувшуюся балку, — везде, где только можно было прицепить, висят пучки засушенной с лета омелы, чемерицы, Адамова дерева, свят-кореня, дубовой коры. Целые веники липового цвета. И бесконечное множество венков из богуна — самого универсального лекарства.
В лампадке мерцает слабый, никогда не гаснущий в этом доме огонь. От ладана, от разомлевших трав в хате стоит тягучий, удручающий смрад, которым отличаются жилища неряшливых, но очень богомольных старух. Свет в лампадке тихий, желтоватый, колдовской, словно горит в ней не масло, а тлеют и плавятся все эти травы, коренья, кора.
Скупо светит и лучина, горящая в коминке, висящем на середине хаты. Коминок этот сохранился еще с той поры, когда здесь квартировал учитель Моцак.
Унылый, устало мигающий свет едва достигает стола, вокруг которого склонились угрюмые, почти все бородатые мужики, нехотя, словно по принуждению, играющие в карты. Изредка хозяин бросает в коминок сырую осиновую чурочку. Подсохнув на жару, она долго дымит, потом неохотно, вяло разгорается. И тогда на стенах оживает, будто бы даже шевелится, тусклая позолота икон. Кажется, что она осыпается и чуть слышно шелестит.
Икон в этом доме ровно пятьдесят семь.
В переднем углу — сорок одна. Над дверью — девять. Над ведром с водой — семь. И во всем этом скрыт глубокий смысл, известный только посвященным. Число икон предопределяет количество лет, недель и дней, дозволенных богом для жизни большевиков на земле.
Это пророчество вещуна, основанное на откровении святого Иоанна.
Сорок икон в переднем углу вокруг большой иконы Христа Спасителя — это сорок недель сверх одного уже истекшего года владычества большевиков на Западной Украине. Девять икон над дверью — это девять дней, отпущенных богом для советской власти сверх одного года и сорока недель. А седьмица над всегда полным ведром освященной в церкви воды — это семь дней, в течение которых некие благословенные богом воины будут изгонять большевиков.
И сие есть непреложная истина, и она сбудется, ибо 41 + 9 + 7 = 57. А сумма цифр числа 57 (5 + 7) равняется 12, количеству Христовых апостолов. Сумма же этого числа (1 + 2) равна 3 — цифра святой троицы. Так говорил вещун, посланный богом.
Услышав это пророчество, Гиря сжег свой дом на хуторе, залил весенней водой поле, засеянное озимой рожью, и перебрался в эту развалюху, оставленную еще его отцом. И как только переселился да оделся в лохмотья, достойные последнего нищего, сразу отстал от него сельсовет. Больше не слышал Гиря ни слова о раскулачивании.
«Чего у него теперь кулачить? Господь сам его раскулачил», — говорили сердобольные морочане и верили, что старый волк и хапуга смирился, «повернулся лицом к богу и людям».
Никто, конечно, не подозревал, что по вечерам, когда старые друзья собираются в убогую хатенку перекинуться в карты, покурить жгучего самосаду, в Иване просыпается другой, настоящий Гиря. Хитрый, уравновешенный и рассудительный, он стал вожаком кулачья, затаившего злобу на новую жизнь.
Сегодня должен решиться важнейший для шайки Гири вопрос: о стороже на экскаваторе. Если удастся поставить на это место своего человека, то тогда жизнь колхоза, который делает еще только первые шаги, будет в их руках, потому что, пока не осушат Зеленого клина и Чертовой дрягвы, колхоз будет жить как ребенок, наглухо закутанный в пеленку, и тех, кто не пошел в него, прижимать не будут…
Но что ж так долго нет Макара Фисюка? Его прочили сторожем экскаватора.
Наконец Макар заявился, угрюмый, расстроенный. Упавшим голосом пробурчал:
— Багна Конона поставили на экскаватор.
Не промолвив на это ни слова, Гиря неторопливо собрал карты, не тасуя, роздал и зашел первым. И только потом злобно, сквозь зубы процедил: