Едва ли. Потому что в городах, расположенных гораздо севернее Цинцинати, цифра смертности была ниже, и значительно ниже. Чтобы найти ответ на эту загадку, пройдемте в закопченный кабинет Эллена, в помещение общества здравоохранения. Здесь вы познакомитесь с картами смерти в «Городе королевы». Вот знаменитый переписной участок № 5. Это — сердце гавани.
Это — самое зловонное дно городской нищеты. Из двадцати тысяч жалких отбросов человечества, живущих в этом ущелье смерти, около одиннадцати тысяч — негры…
С 1929 по 1931 год они дали потрясающую цифру годовой ТБ-смертности — пятьсот шестьдесят пять на сотню тысяч населения.
Теперь проследите за пальцем Эллена, который постепенно передвигается к холмам, где черный народ не так уж отчаянно беден.
В этом участке туберкулез убивал всего двести тридцать два человека в год.
А еще подальше, где доходы выше и дома приличнее, — цифра смертности падает до ста тридцати…
А теперь мы совсем вылезаем из смрадной ямы гавани и к своему приятному удивлению находим здесь маленькую колонию цветного народа, которому каким-то чудом удалось забраться наверх, в границы высшей экономической группы цинцинатцев. Они живут в скромных домиках. Их детям есть где побегать и порезвиться. У них много солнечного света. Они не живут, как сельди в бочке, в этом счастливом переписном участке № 55…
Годовая цифра смертности среди этих преуспевающих негров за 1929–1931 годы составляет всего шестьдесят один и семь десятых на сто тысяч населения.
Это соответствует, примерно, средней цифре ТБ-смертности для США в целом. Это приближается к проценту смертности среди обеспеченного белого населения цинцинатских холмов.
Это в восемь раз меньше ТБ-смертности среди их смуглых братьев и сестер, цепляющихся за жизнь в омерзительных трущобах гавани.
Если бы вдруг было изобретено какое-нибудь лекарство или открыта сыворотка, которая снижает повсеместно смертность от туберкулеза в восемь раз, как вознегодовало бы общество, как возгорелся бы народный гнев, если бы из-за отсутствия средств у родителей ребенку было отказано в этом спасительном средстве, в этом шансе на жизнь!
Но поскольку дело заключается только в бедности, поскольку главной причиной смерти является только недостаток покупательной способности, приличного жилья и питания…
Поскольку речь идет только о праве на работу, чтобы обеспечить себе возможность существования, поскольку все дело в этом, — всеамериканское позорище продолжается, и туберкулез попрежнему заставляет пищать младенцев от менингита, забытых мальчиков и девочек скрючиваться от костоеды, забытых взрослых задыхаться и околевать от чахотки на пороге полезной жизни и работы…
Но самое глупое и смешное заключается еще вот в чем: поскольку гнезда ТБ остаются на задворках каждого большого города, пронырливый микроб белой смерти то и дело забирается в дома высшей экономической сотни тысяч, и уже отмечены случаи, когда туберкулез приносился негритянскими девушками из проклятой гавани, приходившими на работу в богатые дома. Так смерть вползает в дома имущих, у которых нехватает ума создать экономический порядок, предоставляющий неимущим хотя бы простые шансы на жизнь…
Что уж говорить о свободе или счастливом будущем!
Но вот цинцинатская гавань — уже пережитой кошмар. Что я могу теперь сделать, уютно расположившись в семи больших, светлых, веселых комнатах благословенного Уэйк-Робина? Сидя за блестящим рабочим столом орехового дерева, я задумчиво смотрю в окно на виднеющуюся за деревьями далекую линию горизонта, где бледноголубое небо сходится с темносиней водой.
Надвигаются сумерки, холодный, резкий ветер буйными порывами налетает с северо-запада, и линия горизонта меркнет перед глазами. И вот за окном начинает двигаться жуткая многотысячная процессия бледных, изможденных, оборванных, рахитичных, пузатых, кривоногих детей, на которых, бросая комфорт Уэйк-Робина, мы несколько раз ездили смотреть в этом страшном 1934 году. Парад ежеминутно задерживается, когда тот или иной из малышей прижимает лицо к стеклу двойного, хорошо замазанного окна, и мне слышится жалобный детский голосок:
— Поль, ты ведь сильный, почему ты нам не поможешь?
Я закрываю глаза, чтобы не видеть этого ужаса, и когда снова их открываю, процессии уже нет, и я сам уж не в своей рабочей комнате, богато отделанной голубой и коричневой панелью, я в царстве воспоминаний…
1927 год. Я стою на ступеньках старой Гигиенической лаборатории, красного кирпичного здания на холме, в Вашингтоне. Рядом со мной, задумчиво глядя вдаль, стоит Джозеф Гольдбергер, «бродячий доктор», человек, доказавший, что пеллагра — болезнь бедняков. Он сделал мне честь немного проводить меня, перед тем как проститься, и помню, — как будто это было вчера, — я задаю ему последний вопрос…