Это случилось чуть ли не на закате дней пяти крошечных комочков человеческой протоплазмы. Когда Дэфо и сиделки держали маленькую маску над красными сморщенными личиками этих жалких созданий поочередно, то нельзя было никак сказать, что они вдыхали свои «кислородные коктейли», как выражался Дэфо. Это было научно неточное определение, потому что профессор Гендерсон поспешил бы объяснить нашему маленькому доктору, что главный толчок для дыхания давала углекислота. Но Дэфо не отличался особой щепетильностью в научных вопросах и был довольно равнодушен к убийственным фокусам английских профессоров, поскольку младенцы оставались живыми, да как еще! Не было ли это поворотным пунктом?
Не чудо ли случилось?
Поразительно было видеть, как худенькие грудки всех пяти начали дышать все глубже, глубже и глубже.
Сиделка Леру уверяла, что им очень нравились эти газовые коктейли. Об их удовольствии можно было судить по тому, как Ивонна и Сесиль улыбались, да, да, она ясно видела, как они улыбались под маской! Как бы то ни было, Дэфо и все сиделки были согласны в одном: что дыхание полной грудью вызывало небывалый прилив сил у пяти микроскопически-маленьких стареньких леди. Это и вправду действовало, как коктейль. Это давало им такую зарядку, что они гораздо энергичнее стали сосать молоко из гигантских капельниц — страшно дорогое, абсолютно стерильное, человеческое молоко, которое внезапно раздобрившиеся молодые леди из Лиги юных, в собственных автомобилях, за собственный счет собирали у многочисленных торонтских матерей и пересылали ежедневно, в сухом льду, gratis, этим младенцам, обремененным жизнью…
Можно ли считать, что произошел перелом?
Доктор Дэфо сообщил репортерам, что Аннета — два фунта четыре унции — стукнула по носу Ивонну — два фунта шесть с четвертью унций.
— Это доказывает, что они крепнут, — говорил он с улыбкой ловцам новостей, которые были очарованы его серьезной простотой.
Только теперь все они стали набирать унции, — даже малюсенькая Мария. Количество молока, которое могли поглотить в один прием эти пять девиц Дионн, подскочило с нескольких капель до целой унции, и чудесно было наблюдать, как они час от часу менялись, набирались сил, и теперь уж можно было смотреть на них без желания скорее отвернуться.
Нашему доброму доктору приходилось волноваться за сиделок Леру, де-Кирилин и Клутье не меньше, чем за близнецов. Ему никак не удавалось прогнать их с дежурства. Они знали, что малейшая оплошность грозит смертью. Каждая считала себя наиболее ответственной. Когда человек видит, что собственными руками превращает печальную неизбежность смерти в трепетный, неверный еще, один на биллион, но сильный и боевой шанс жизни, может ли быть что-нибудь более воодушевляющее? У сиделок нехватало даже времени взглянуть в зеркало на свой ужасный вид, на красные, распухшие от бессонницы глаза. От укусов мириадов мошек и москитов — которые в июне, в Северном Онтарио, могут допечь самого бывалого лесного бродягу — их ноги и щиколотки были покрыты кровью. Но они этого не замечали, охраняя от этого бедствия драгоценных малюток. С каждым днем они все больше радовались, веселились, закатывались смехом — пианиссимо, — глядя на своих ненаглядных крошек. Они приходили в бурный восторг, когда их полумладенцы выпивали на две, пять, десять капель молока больше, чем накануне. Они всегда были готовы, как сверхотличная пожарная команда, пустить в ход чудесные газовые баллоны, стоило им только заметить малейшую синеву на лице у одного из этих маленьких чудес природы, жизнь которых еще висела на тонкой, непрочной ниточке. Да, сиделки в те дни были немного больше, чем… только людьми.
Доктор Дэфо оставался доктором Дэфо. Он с тем же усердием занимался своей утомительной практикой.
— Вы знаете, я как-то всегда был усталым. Мне кажется, я и родился усталым, — говорил он с улыбкой.
Он вечно был на ногах. Никто не знал, когда он спит.
— Знаете, они не должны были жить, — говорил он «газетчикам», — но они живут. Когда я взглянул на них сегодня и увидел, как они тянутся за едой, я стал смотреть на дело более оптимистично.