— Мы смертники!
— Закрой пасть.
— Нас на смерть послали!
Последовал звонкий шлепок. Килгор пытался привести в чувства мечника.
— В щитовую! Отрытым строем. — сласовал горец.
Огрызок батальона пробивавался через завал камней в темноту города. Последний лучик солнца прощально блеснул за горизонтом. Стены смолкли.
Амбразуры обеих башен взвились огнем, с оглушительным ревом. Они стали похожи на гигантские факелы. Но их огонь скудно освещал погрузившийся во мрак город.
Позади все сливалось в какое-то красное безумие, в мареве горящего масла. От туда неслись сдавленные вопли, и неразборчивые команды.
А город был подозрительно тихим. В темноте угадывались праздно шатающиеся силуэты. Без всякого строя.
— Линейным в два ряда.
Рыцари и мечники выстраивались по мере продвижения. Мельхиот пробился в передний ряд.
— Магики остались?
— Я.
— Посветить сможешь?
Послышалось пыхтенье. Магик что-то бубнил себе под нос. И площадь озарила вспышка.
В это мгновение, Мельхиот увидел все: изуродованные, сгоревшие местами почти до фундамента, дома тесных улочек города; множество повешенных, на коньках домов, на фонарях, на рамах окон; почти сгнившие трупы на мостовой; и другие трупы, шатающиеся без всякой цели по площади города.
Раздался истеричный смех.
«Еще не сейчас…»
— Весь этот город нужно было сжеть от туда. Сжечь! Весь!
— Они сюда щемятся!
— Бежим.
— Куда, идиоты? В щитовую. И держаться до подступления остального батальона.
— Какого батальона, чертов мудак!?
— В щитовую!
Двуручнику приходилось контролировать себя, что бы не потерять строй мечников самому. Или не выкинуть соседа.
Зомби наступали с удивительной прытью. Все, что знал о нежити Мельхиот, превращалось в прах прямо на глазах. Медлительные и тупые зомби оказались ловкими и смышлеными тварями. Они старались набрасываться группами. Окружали. Раненные отступали, выманивали.
Их отсеченные руки не пытались добраться до твоего горла, как в иных историях, хотя и не умирали, сокращаясь без всякой цели. Но зомби не замечал оторваной конечности. Ему было наплевать на вывороченные кишки. Он пытался отгрызть от тебя кусок, несмотря даже на то, что у него была оторвана челюсть.
Мышечная дрожь и возбуждение битвы сошли, словно стекли по Мельхиоту в землю. «И она задрожала» Он испытал какое-то странное чувство. Оно разлилось по его внутренностям, опустошило от ненужных мыслей, голова стала вдруг очень холодной и пустой.
— Свободный строй!
«Сейчас!» — загрохотало в его сознании. «Сейчас!» — Это кричало само его естевство. «Сейчас!» — кричала каждая частичка его тела, требуя освободить из клетки самообладания.
«Крови» — кричал ему его меч. «Убивай» — взывали к нему руки. «Разрушай» — горячо шептало ему его сознание.
Что-то изменилось в Мельхиоте. Это было его лицо, его рот, его глаза. Но их выражение заставило оцепенеть даже нежить.
Со радостным смехом, словно он бежал искупаться в жаркий день, ворвался он в толпу стальным смерчем. Никогда в жизни он еще не двигался так быстро. Этот танец смерти опьянял сильнее крепчайшего вина. «Еще.» — шептал он. — «Вылезайте еще.»
Разрубил ребенка-зомби, или просто грязную перепуганную девчонку — «Какая разница?» Выживет он или умрет — «Какая разница?» Этот мир не прольет о нем ни слезинки. Он ненавидит его, и ненавидеть в ответ, все что ему остается. Все, что он умеет. Ненавидеть: вем сердцем; всей душой; всем телом. «Какая разница?» — хохот Мельхиота стал безумным.
— Подохните. — как само собой разумеещеся проговорил двуручник.
«Мы уже мертвы.» — говорили ему немые глаза нежити. Мельхиот смеялся в ответ. Смеялся все громче. Смеялся все безумнее.
— Постой, ненормальный! — последний клирик оценил стремительно истощающиеся возможности своих защитников.
Магика сожрали. Разорвали на куски, после того, как он обратил в лед с десяток зомби. Рыцари отбивались от строя. Их облепляли, волками дерущих шкуру медведя, сгустки гниющего мяса, бесформенные порой, так что и не узнать в них человека или нелюдь.
Двуручник, обернувшись стальным вихрем, орудовал все глубже, медленно но верно продвигаясь вперед. От него летели в разные стороны ошметки трупов. Некоторые он снова перерубал еще в полете с безумным смехом. От этого смеха, в жилах клирика стыла кровь, и холодели кишки. Этот смех казался еще ужаснее, чем даже отвратительная корчащая масса, выраставшая вокруг него.