Мельхиот молчал.
— Мелборны потратили целое состояние, что бы оплатить клирикам его лечение. Увязли в долгах. Гордон так и не встал на ноги, ты знаешь? Они нанимали всех. Находили каких-то шаманов — шарлатанов, откуда то с юга. Целителей, из тех, что на торговых площадях выводят порчу по одному имени. Знахарей, из деревенских глубинок. Они почти разорились. Твой лучший друг, и его семья. А ты говоришь, что тебе ему нечего сказать.
— Так почему ты не утешила его?
В полных печали глазах Джейси на мгновение снова промелькнул знакомый огонек. Мельхиот лучше кого бы то ни было знал его.
— Я пыталась. Все отвернулись от нас. Майрон бросил нас первым. Зачем ему возиться с калекой-дворянином из разорившейся семьи? И чернью, вроде меня с Хиллардом. Он ведь «целый» графьёв бастард. Он и был то с нами только из-за тебя. Всегда использовал тебя, как цепного пса. Натравливал на кого хотел. Не говори, что ты этого не понимал. Ты был только и рад, кого нибудь избить. Все равно кого. Теперь, я осталась с Хиллардом одна.
«Боюсь даже представить, во что ты его превратила.»
— Так и скажи, что Майрон тебя отверг.
— А ты знаешь, кто поспешил дать допросному дому показания? Ты уже забыл, как он помчался в Допросный дом, только пятки сверкали? Ах да. Ты этого уже не видел. Ты смылся в гвардию.
«Убежал через все королевство.»
— Твой папочка упрятал тебя.
— Как Хиллард?
— А тебе не наплевать?
Мельхиот наслаждался. Его мелкие сомнения рассыпались сами собой. Он купался в ненависти Джейси. Она была сильной. Сильнее всех его ожиданий. Намного сильнее, чем раньше. Она как прилив, волнами билась о его берега. Жалила его душу. Он жадно впитывал ее. Упивался ей. И не мог напиться.
«Еще не сейчас.»
— Наплевать.
Он развернулся и пошел в дом.
— Ты мразь, Мельхиот! Ты законченная тварь. Я знаю, что скрывается под твоим безразличным лицом. Под этим чистеньким, благородным мундиром.
Заинтересованные криком лица показывались через деревья фасада, в соседних домах переулка.
— Ты самый большой ублюдок, каких носила эта земля!
— Радостные новости, сын. — подскочил к нему отец. — Твоя сестра приедет к нам уже завтра. Прибыл паж с её вещами. Она погостит у нас неделю.
«Беда никогда не приходит в одиночку».
— Что там за шум?
— Ничего. Меня навестили… старые друзья.
— О-о. — протянул сконфуженный Рональд. В его глазах вспыхнул испуг. Сердце бухнуло в груди.
— Я надеюсь, не-е… — протянул он, с опаской посматривая на сына.
— Нет. — отрезал Мельхиот.
— Если ты хочешь поговорить об этом.
— Нет. — «Слишком поздно, старик.»
Отец смотрел на него в сомнении некоторое время. Надежда и вера, постепенно, снова побеждали в его взгляде. Наконец он улыбнулся, вспомнив что-то важное.
— Мы готовим ужин в честь полного воссоединения семьи. Скромный, но все же. Завтро в шесть часов. Не принимай никаких планов.
— Ясно.
Реакция Мельхиота привела его в некоторую растерянность.
— Если бы ты знал, как сильно мы с матерью ждали этого дня. Как мы надеялись. — проникновенно сказал он, боясь взглянуть ему в глаза. — «Как же ты изменился за эти годы.»
Не дождавшись ответа, Роланд глубоко вздохнул. Его рот то открывался, то закрывался, словно он хотел что-то еще сказать. Но лишь вздохнул еще раз.
— В шесть часов, сын. — прозвучал приговор.
Сон не шел. Кошмары, изорваной чередой сменяющих, сливающихся: событий прошлого, и химерических, безумных картин, не являлись ему. Лучше бы он видел кошмары. Он валялся в своей комнате и, в который раз, слушал грохот и приглушенные вопли из соседних апартаментов. Сегодня сударыня Энн, со своим фаворитом, который практически не появлялся на глазах, особенно разошлись.
Он лежал, и по его телу разливалась отвратительная слабость. Ему начинало казаться, что он снова лежит на жестком соломенном настиле, в лазарете клириков. Не способный пошевелить и пальцем.
Ему хотелось вскочить из-за этого. Схватить ноющей от старой боли рукой меч. Разнести все сначала здесь. Потом проломить стену, и изрубить все там. Вместе с этой похотливой парочкой. В щепки, в кровавые лоскуты. И еще мельче. Он хотел что бы другие испытали на себе тот ад, что творится в его душе. Что бы он прикоснулся к ним.
Но он не мог. Ненависть, которая хотела прорваться из клетки его самообладания, как дикий, неукротимый зверь рвется из клетки истязателей. Ярость, которую он загонял, вбивал вглубь себя пудовыми кулаками логики и разумными доводами. Сжигали его изнутри, как кислота.