Станислав тянулся за трико, отец вырывал его из рук, швырял в противоположный угол комнаты.
— Трусы! Только одни трусы!
Потом в дверь осторожно стучалась Эльга, желая доброго дня, и, заслыша ее голос, Станислав чувствовал, как лицо его заливается краской, а отец при этом подмигивал левым глазом.
— Раз, два, три! Раз, два, три! Маэстро, повторите ноктюрн. Эльге нынче снился эскадрон гусар, и у нее немножко усталое тело. Повторите, маэстро. Ей нужно набраться сил.
Меланхоличный пианист откидывал рукой липкие волосы, назойливо спадавшие на глаза, легко касался клавиш и, прислушиваясь к мягким звукам инструмента, в задумчивости опускал веки.
Эльга Райх повторяла сложный хореографический рисунок, а Павел Юткевич следил за нею, и в глазах его загорались загадочные огоньки.
Однажды утром, во время тренировки, Станиславу выпало репетировать вместе с ней. Пианист по-прежнему щулился. Словно живое существо, вздыхало фортепиано.
В разгар танца Станислав, не доведя до конца па, остановился. Эльга Райх вскинула на него удивленный взор:
— Вы сбились?
Станислав покачал головой:
— Вы спутали.
— Я? — щеки Эльги вспыхнули.— Я не путаю. Вам это показалось.
Он приблизился к ней, взял за руки, заглянул в глаза.
— Почему вы чураетесь меня? — глухо прозвучал его вопрос.— Неужели вы не замечаете, что мне досадно видеть отношение отца к вам? Разве вы не видите, как тяжело мне?
Эльга попыталась высвободить руки, а он вдруг привлек ее к себе, и она ощутила сильное и гулкое сердцебиение в его груди.
— Почему вы относитесь ко мне так казенно? Я — не ваш партнер! Я не желаю быть вашим партнером! Не желаю и не буду!
Меланхоличный пианист взял заключительный аккорд пьесы и снова начал ее. Он не слышал их разговора, он прилежно и строго исполнял свою работу.
— Я пережил страшное потрясение, видел в лицо смерть, по ту сторону фронта меня уже схоронили. У меня искалечена юность, Эльга, у меня жизнь исковеркана.
Она уже не пыталась больше вырваться, она даже уронила голову на его крепкую и упругую грудь, она слушала это внезапное признание.
— Отца я ненавижу, боюсь его... Будь у меня иной отец, Эльга, будь другое детство, я сам был бы другим человеком. Я искал свою юность, Эльга, я искал близких себе людей и не нашел их. Я жаждал товарищества, искал истинную молодость, а напоролся на смерть, бежал от нее, но мчится, бешено мчится она вдогонку за мной до сих пор. Что осталось у меня от призрачной дружбы, Эльга? Ненависть. Всепоглощающая и тяжелая ненависть. И некуда деваться мне от нее...
Он замолчал. И пианист окончил игру, не зная, что ему делать дальше — повторять ноктюрн или нет. Отец не показывался. И воспользовавшись этой неожиданной паузой, Эльга осторожно выскользнула из его рук и торопливыми шагами направилась к дверям. Он спохватился и рванулся следом за ней. Эльга ускорила шаги. Он побежал. Через длинную анфиладу комнат бежал он за ней. Гулко хлопали двери. Развевались в такт бегу портьеры. Множество люстр отражало эту погоню. Бег мелькал в стекле, в никеле, в полированном дереве. Все бежало вместе с ним по этому большому дому. За окнами бежало утреннее солнце. Бежали солнечные лучи, вспышки их, тени. Этот бег охватил весь мир, и надо было во что бы то ни стало догнать.
И вдруг он остановился.
Он преодолел себя. Он почувствовал эту победу всем своим существом.
...Как обычно, отец пришел будить его. Лицо отца было озабоченным.
— Вставай, Стась! Вы будете тренироваться без меня. Я занят нынче, очень занят.— И отец приготовился уйти.
— Куда ты?
Отец досадливо махнул рукой, сердито скривил рот.
— У нас на фронте осложнения, Стась... Не стоит говорить, это неинтересно, скучно.
И только теперь вспомнил Станислав, что он ведь, собственно говоря, и не знает, чем занимается в ставке генерала Белова его отец, и ему вдруг захотелось узнать это немедленно.
— Папочка... ты извини меня... Меня интересует, чем ты вдесь занимаешься?
— Я? — отец испытующе посмотрел сыну в глаза. — Я ведь не спрашивал у тебя, что ты делал все это время.
Станислав спрыгнул с постели.
— Служил в крушноярском комитете, был на фронте, убил офицера беловской армии! — Это произнесено было вызывающе и с издевкой.
— И после? — этот вопрос отца не скрыл его тревоги.
— А потом меня приговорили к расстрелу. Недоследили, я убежал. Слышишь?
Павел Юткевич подошел к сыну, взял его за локоть.
— Ты взволнован, Стась. Расстрел из-за отца, да?