— Всех разместить, староста, накормить от пуза! — выкрикивал офицерик, и потомок арабских скакунов испуганно стриг ушами, слыша над собой резкий голос.— А если что не так... смотри у меня,— и в воздухе взвизгнула нагайка.
Староста моргал глазами (в сумерках их белки казались почти прозрачными) и молча жевал кончик уса, покорно кивая головой. Когда офицер кончил чваниться, староста повернулся к мужикам и глухо отрубил:
— Все слышали? Так идите, встречайте... дорогих гостей. А если что... Смотри! — он сжал крепкий кулак.
Мужики разошлись.
Офицеры разместились у тех, кто побогаче. На каждый кивок постояльцев хозяева отзывались дробным и угодливым смешком, дебелые хозяйские девицы краснели туго и потно. За большим столом не унимался сытый гогот, и Юткевич испытывал неясное ему чувство брезгливости. Он тоскливо вглядывался в своих «товарищей», пытался проглотить самогон, но томительная грусть подкатила скользким комком, и он отвернулся, чтобы не выдать себя. И тут рядом очутился Масловский, кривая ухмылка придвинулась вплотную, и противным перегаром обдал глухой шепот:
— Выйдем, Юткевич.
Машинально он двинулся за ним, лишь бы только вырваться на свежий воздух. В сенях Масловский подхватил его под руку и, склонясь к уху, вкрадчиво сказал:
— К казакам! Ведь здесь — чистенькие, а раздень — миазмы! — слова эти были произнесены со значением, будто говоривший сам удивлялся своей эрудиции.
Еще на улице ударил в уши перебор гармоники, заливистый крик женских голосов, разгульное аханье и чмоканье, точно сотня поросят склонили рыла над корытами.
— Офицеры! — пронеслось по избе.
Масловский, уступая путь Юткевичу, метнул глазом в есаула, пытавшегося взять под козырек, сказал:
— Вольно, вольно! Принимайте в свою компанию...
За столом возникла суета, их усадили в угол, под иконы,— темные лики святых привычно и строго наблюдали за разливом половодья, бушевавшего в избе. Куда ни погляди — всюду были бутылки с желтоватым питьем, со всех сторон слышался звон стаканов, в который вплетались брань, визг, скрип, топот. В широких, довоенного кроя, шароварах выплясывал «казачка» под писклявую гармошку и скабрезные шутки огромный казак, и кривая шашка его выплясывала вместе с ним. Вдруг Юткевич заметил казака, который вышел из-за перегородки, потягиваясь и лениво зевая. Довольный скотский блеск таили его глаза. Казак с минуту стоял, следя за танцором, на лице его вспыхнула улыбка, и, ловко стукнув подкованным сапогом, он кинулся в пляс. В тот же миг к Масловскому наклонился есаул, они недолго пошептались, и Масловский затрясся от смеха. Потом есаул обратился к Юткевичу:
— Казаки приглашают господ офицеров в общий котел,— И он загадочно рассмеялся мелким смехом, разглаживая пушистые усы. — Хлопцы! Офицеры в общий котел! — Их повели за перегородку, и в полумраке комнатушки Юткевич увидел женские тела.
— Я... — резко повернулся, чувствуя, что краснеет, к Масловскому, но тот, подбадривая, захохотал и толкнул вперед к широкой постели.
— Иди, иди... Это крещение, «общим котел»! — выкрикнул он с тупой злостью.
А есаул с пышными усами поднес Юткевичу стакан с самогоном, и вместе с запахом сивушного масла Юткевич почувствовал, что валится всем телом на мягкую постель. Ударил еще резче запах сивухи и взопревшей плоти. Руки лихорадочно делали то, что им надо было делать, и все, до того еще тревожившее в пьяных рассуждениях, пропало, им овладел густой и звонкий мрак.
...«По коням!» — и затопали ноги, зазвенели окна, захлопали двери, загудели голоса, над гомоном гулянки пронесся переполох. На бегу к двери Юткевич видел, как с грохотом перевернулся стол, упал на ту постель, где он только что принимал свое «крещение», — только звенели по избе осколки разбитых бутылок, тарелок и стаканов.
«По коням!» — галопом через деревню, через изгороди, и тонкий над лужами лед с хрустом взрывался под копытами лошадей. В предрассветном мареве карьером летели мимо кусты, заборы, хмурые деревья. Где-то позади еще слышался грохот орудийных колес. В бешеном аллюре мнилось: по пятам преследует враг, подкравшийся в разгар гулянки.
И где-то за деревней вдруг эластично лопнул воздух, посыпались звонкие осколки, округа наполнилась этим угрожающим звуком, и Юткевичу показалось, что это не умолкает звон внезапно прерванного разгула. Но сквозь предрассветное марево увидел он, как поднялся на дыбы конь полковника и безвольное полковничье туловище, словно бутафорская кукла, проделало в воздухе причудливое сальто и шмякнулось в истоптанный снег. Офицеры, скакавшие впереди, тотчас осадили лошадей и столпились. Не успел к ним подъехать Юткевич, как Масловский, выхватив шашку, зычно, казалось, всем своим омерзительным нутром выкрикнул: