— Ничего.
Тогда она изобразила на лице очаровательную и озорную улыбку,— такой улыбкой можно сломить волю самого жестокого дикаря. Она взяла Кравченко под руку, почти прижалась к нему всем легким и заманчивым телом.
— Говорите — ничего? Вы обманываете. Я все вижу, не скрывайте. Ваш визит,— в ее глазах вспыхнули огоньки,— напомнил мне гражданскую войну... Ваша шинель...
— Я вернулся с фронта,— сухо прервал он и попытался отодвинуться от нее.
Но она крепко сжимала его локоть.
— С фронта? — нескрываемый интерес послышался в голосе.— Фронт три года как не существует...
— Для меня он существует и поныне.
И, резко вырвав руку, он стремительным шагом направился к двери артистической уборной. Она преградила ему дорогу и долго смотрела вслед, пока этот человек, досадливо махнув рукой, не вышел в фойе.
Станислав Даленго был еще на сцене. Он повторял свою импровизацию, изображавшую красноармейца в белом плену; зал отзывался криками и взрывами аплодисментов, капелька пота дрожала на кончике длинного носа дирижера. С немым восторгом следила за танцем партнерша артиста. Постороннему взгляду и то становилось ясно, что она влюблена в этого танцора, что он для нее — не просто партнер, коллега по искусству, а человек, владеющий какой-то сокровенной тайной ее жизни и сам вверивший в ее руки свою жизнь. Это было словно запечатлено на ее лице. В нем отражалось все — и по-матерински трепетная любовь, и дружеская тревога, и проявление того чувства, свойственного женщине, когда она внезапно ощущает, как зыбка ее власть над мужчиной, что мужчина сделал уже неприметный шаг к отдалению от нее и надо удержать его от этого, удержать обязательно. И сильнее чувства боли, сильнее любой обиды росло упрямое желание — отрезать ему путь к побегу.
...И потом он стоял у распахнутого окна и видел очертания монастырской стены, контуры устремленной куполами к небу церковки, слышал шелест листвы на деревьях и отдаленные звонки трамваев.
Не одиночество томило его, а отчаяние, какое-то предчувствие непоправимой беды. Разве Кравченко не грозил ему? Разве он забудет ту встречу? И что может остановить его? Он сдержит свое обещание, он отомстит. Он законченный фанатик, это безусловно.
Он хотел бы сорваться с места и броситься куда-нибудь, хоть что-то делать, отогнать тревожные и неотступные эти мысли, хоть на минуту успокоиться... ощутить, в конце концов, усталость во всем теле — он ведь так много пережил в этот вечер, столько перенес. Но за спиной его в большом кожаном кресле сидела Эльга, устремив свой упрямый взгляд на Станислава. Он знал, стоит ему обернуться, глаза Эльги загорятся сочувствием к нему и призывом к мужеству — он же не хотел сейчас ни того, ни другого, как нестерпимы ему были бы и проклятия, слезы, осуждение.
В свою очередь Эльга тоже понимала, что волновать Станислава нельзя, все-таки она была тактичным человеком, как большинство женщин, и, затаив глубокий вздох, поднялась с кресла, прошуршала шелком своего наряда, и легкий ветерок пролетел по комнате, когда на какое-то мгновение открывалась дверь. Тогда он облегченно вздохнул, отвернулся от наскучившего ему окна и, обозрев опустевшую комнату, с выражением решительности на лице подкрался к дверям, и — щелкнул замок.
Потом он сидел за письменным столом, нервно разрывая в клочья бумаги. Печать осужденности не сходила с лица его.
Все было кончено.
Станислав заставляет себя подняться из-за стола, подходит к шкафу и, прежде чем открыть его, заглядывает в зеркальную дверцу. Он не узнает себя. Не узнает в отражении человека двадцати восьми лет от роду. Лицо в морщинах, резкая узкая черта пересекает торчком лоб, глаза бесцветные какие-то, и волосы... волосы... куда девался их золотистый отлив? Он опускает веки и рвет на себя дверцы шкафа. Наощупь находит в нем бутылку и рюмку, рюмка падает из рук, и звон стекла прорезает тишину. Он вздрагивает. Открывает глаза, видит бутылку, в которой отражается, вздрагивая в жидкости, электрический свет. Выстрелом вылетает пробка, жадно припадает к горлышку бутылки пересохший рот, лишь вздрагивает при глотках кадык. После этого он бежит к кушетке и, теряя память, валится на нее. Бредовые видения овладевают человеком.