— Благодарное отечество не забудет вас...
Как ни противилась Эльга, Юткевич деньги дал, даже посулил еще. И в тот же вечер принял у себя владельца крупного варьете, в котором недавно наотрез отказался выступать. Краем уха Эльга уловила, как довольный владелец варьете, почтительно склоняясь к артисту, распинался насчет текста афиши, а артист требовал, чтобы цены на билеты были снижены и чтобы «средний гражданин» мог попасть на его концерт. «Что он задумал? — путалась в собственных предположениях Эльга. — Зачем он снижает, расценки? Что за фантазия?»
— Что мы будем танцевать? — наконец не выдержала она.
Не прерывая разговора с владельцем варьете, Юткевич ответил с холодным безразличием:
— Танцевать буду я. Можешь не готовиться. А еще лучше — танцуй в этот вечер в каком-нибудь другом зале.
Она густо покраснела, и гость Юткевича был вынужден, пряча усмешку, опустить глаза на пол.
И вот наступил день концерта.
Артист пропал куда-то с самого утра. Эльга, ломая пальцы, расхаживала по комнатам и корила себя за все случившееся. Рой вопросов возникал перед нею. Ну, разве не она виновата в том, что он так отдаляется от нее? Куда девалось ее прежнее умение находить с ним общий язык? Тут она начинала приходить к заключению, что разлюбила его, что он — нечуткий, бездушный, какой-то черствый, и, наконец, оскорбил же он ее, женщину.
Вечером она тенью скользнула в артистическую ложу, забилась в угол, чтобы никто не видел ее из зала. Прислушивалась к тревожному сердцебиению и, онемевшая, ждала начала зрелища.
Впервые он выступает на сцене без нее!
Как это расценят газеты? Что будут судачить об этом артисты? Как она... она явится на балу, даваемом в их честь?
Тишина. Сейчас вспыхнут юпитеры. Сейчас прозрачные мендельсоновские напевы заполнят эту тишину. Он возникнет в светло-голубом трико с белой повязкой на голове... его встретят рукоплескания.
И вдруг — громоподобный удар барабана. Она вздрогнула. Возле рампы —какой-то человек. Это конферансье? Не межет быть! Она всем существом подалась к рампе. Какой-то клоунский наряд на человеке. И вот он кривит губы и хрипловатым голосом, с какой-то насмешливой резкостью, бросает в зал:
— Классический балет! — странно выговаривая при этом слово «классический».— Исполняет ваш любимец Даленго.
И ярко-красный свет заливает сцену. И какую-то громкую, дикую и уродливую мелодию наигрывает оркестр. Гремит, трещит... И в кружение кровавого света, в водоворот грохота вступает вдруг, появившись в центре сцены, оборванец. Опустив взлохмаченную голову, облепленную грязью, стоит неподвижно, с выражением боли и мук на лице.
Эльга кусает губы, чтобы не закричать в отчаянье. Конец! Конец! — проносится в ее мыслях.
Свистом, бранью, хохотом, издевкой отвечает зал на дерзость артиста. Слышно, как люди покидают зал, как нервничают распорядитель и швейцар.
Над ней склоняется волнованный владелец варьете, зубы стучат о край стакана, и она теряет сознание.
***
На что он мог рассчитывать?
Это был не протест, ведь он давно разучился протестовать, да, собственно говоря, чаще всего протестовали окружающие, а он — или присоединялся к ним, или уходил в сторону. Если же этот поступок и был протестом, то трудно поверить в его идейность, так как человек, проявивший в этой форме протест, агитировал на выборах за партию вице-президента стальной компании, субсидировал деньгами, полученными от вице-президента, русского попа, а через того земляков-эмигрантов. Правда, у него не было мужества отречься от них, ведь он сам оставался без родины, ведь и он бежал, как и они, от этой родины — в мрак, в тупик, в болото. Получалось, он протестовал против самого себя.
Класс, вычеркнув его из списков своих прислужников, не мог простить ему такой шумной демонстрации протеста. Но и другой класс, диаметрально противостоящий первому, не мог принять его в свои ряды, ибо факты свидетельствовали о том, что он не с ним, не знает путей к нему и искать их не хочет.
Суммируя таким образом свои размышления и чувства, Эльга все-таки решила, что поступок его — следствие серьезного недуга, помешательства, неизлечимой болезни. И Эльга поспешила расстаться с ним, поторопилась изолироваться от такой смертельной и заразной болезни.