Неожиданно он слышит автомобильный сигнал. Он резко оборачивается и отскакивает в сторону. Автомобиль останавливается, и человек с низко постриженным седым «ежиком», с изборожденным морщинами лицом подходит к нему.
— В коллектив, Кравченко?
— В коллектив. Куда в такую рань собрался, Старик?
Тот отмахивается и виновато озирается на шофера.
— В город нужно. За деньгами. Нашим французам предстоит выплата. Самому за всем следить приходится, хоть ты моли о помощи, А ты... знаешь, хорошо, что я тебя встретил. Там на руднике неполадки. Ты проверь, Кравченко.
— Я знаю о них.
— Так проверь. Говорят, качества нет. А качество, Кравченко, это — все.
— Нынче же займусь этим.
— Займись, пожалуйста. Ну, а мы поехали. До двенадцати управимся? — этот вопрос обращен уже к шоферу.— Там замостили рядом с водонасосной?
Шофер кладет руки на руль. Отвечает:
— Придется крюк делать. Но к двенадцати успеем.
Машина легко трогается с места, и вскоре за густой серой пылью уже не разглядеть ее. Кравченко в последний раз бросает взгляд на дорогу и направляется к рудодробильне. «Сила какая в этом Старике,— думает он,— и всюду он, черт седовласый, успевает!» — улыбается он, поднимаясь в гору.
Солнце ползет вслед ему.
***
Цепкая пригоршня экскаватора врезается в грунт, потом упрямо и сильно сжимается, держа в кулаке своем породу, и вот с барабанным перестуком раздробленная порода сыплется на платформу. Этот барабанный грохот, сигнальные свистки, аммоналовые взрывы, скупые человеческие голоса и гудение, которым пронизана земля (и кажется, что это предвестие катаклизма самой земли),— все это сливается в сплошной поток звуков, сила которых перекрывает утреннюю перекличку сирен и гудков.
Солнце стоит над горизонтом, и к самому солнцу, вверх, идут два человека, лавируя среди экскаваторов, железнодорожных составов, подъемников. Один из них — Кравченко, секретарь партколлектива рудника, второй — совсем молодой, с лицом, усеянным веснушками, точно солнце брызнуло на него горячим дождем, в синем рабочем комбинезоне — сменный инженер Бурдюк.
— Ты увидишь, как они управляются здорово, — говорит он, утирая пот на лице. — В нынешнем месяце они, конечно, обгонят американский экскаватор.
— Это и важно, — говорит в ответ Кравченко, искося бросая внимательный взгляд на Бурдюка. — Ты похудел что-то, Костя. Весна, что ли, причина?
И еще больше покрывается потом лицо Бурдюка, катятся капли, похожие на горошины, по носу, и чихает Бурдюк, а Кравченко смеется.
— Весна! — в голосе Бурдюка и радость, и удивление, и даже недоумение. — Весна. А солнце такое, как у нас в пору жатвы. Горячее лето будет.
— Горячее,— опять смеется Кравченко, берет инженера под руку.
Они останавливаются возле экскаватора, и оба читают знакомую надпись — «Марион-4», и у обоих вспыхивает какой-то огонек в глазах, словно знают они что-то, о чем никто больше не догадывается. Кравченко все еще держит под руку инженера, и так и стоят они, молча следя за работой. Зев экскаватора круто застывает над ямой, из будки машиниста выходит девушка в синем комбинезоне. Стройная, ничего не скажешь, девушка (Кравченко отмечает это почему-то), хоть комбинезон ей и широковат немножко: она идет — и чуточку похожа на игрушечного медвежонка. И лицом девушка привлекательна: немного раскосые глаза как бы сдерживают в себе взрыв смеха, в зеленой глубине их прячется теплота и сила, тонкий нос слегка вздернут, и вот это придает лицу ее выражение трепетной юноети; кажется, что с ее уст вот-вот сорвется дерзкая шутка.
— Валька,— говорит Бурдюк и высвобождает локоть из рук Кравченко.— Привет, Валька.
— Здравствуй, Костик,— она протягивает инженеру руку, и они здороваются, как старые товарищи.
— Ну, как — вертится? Много навертела?
Глаза Валентины встречаются со взглядом Кравченко. Никакой дерзости в них нет, но зато какое-то пытливое выражение, словно прощупывает она собеседника насквозь. Но вот не выдержала Валька, покраснела и уставилась в землю. Кравченко смеется.
— Сто один процент! — объявляет Валька и торопливо отходит от них.