Вся сложность мира, в который он попал, предстала теперь перед Монтэгю в новом свете.
Мисс Семпкинс была «не принята» в обществе, и в то же время там охотно принимали, например, миссис Лэндис, с которой Монтэгю познакомился у миссис Уинни Дюваль. Несколько раз он встречал ее и здесь, на выставке. Он слышал, как смеялись майор и его невестка, читая в одном из светских журналов о том, что миссис Вирджиния ван Ренселер Лэндис только что вернулась с дальнего Запада после удачной охоты. Монтэгю не- видел в этом ничего смешного, во всяком случае до того момента, пока ему не показали другую заметку, появившуюся еще раньше, в которой сообщалось, что миссис Лэндис переехала в Южную Дакоту вместе со своими тридцатью пятью сундуками и пуделем и что «Лини» Хопкинс, молодой красивый биржевой маклер, дал обет в течение шести месяцев вести скромную, целомудренную и смиренную жизнь.
И все же миссис Лэндис была принята в обществе. Далее: она тратила на наряды почти столько же, сколько мисс Иветт, и носила такие же кричащие туалеты. И если газеты не посвящали ей целые страницы, это происходило отнюдь не потому, что она этого не желала. А накрашена она была не менее откровенно, чем любая хористка на сцене. Она очень много и слишком громко смеялась, и анекдоты, которые рассказывала она и ее друзья, вызывали у Монтэгю желание поскорее куда-нибудь скрыться.
Миссис Лэндис почему-то прониклась симпатией к Элис и во время выставки дважды приглашала ее к себе на завтрак. Вечером дома, после визита к ней, Элис, еще не сняв манто, усаживалась на кровать и принималась рассказывать Монтэгю, его матери и няне Люси о своих впечатлениях.
— Мне кажется, эта женщина ничем не занимается и ни о чем, кроме нарядов, думать не может,— сказала она как-то.— У нее даже есть специальные подвижные зеркала на шарикоподшипниках, чтобы со всех сторон видеть свои юбки! Все свои платья она получает из Парижа четыре раза в году; она говорит, что теперь будет вместо двух четыре сезона! А я-то думала, что мои наряды чего-то стоят, но, боже мой, разве могут они равняться с ее туалетами!
Затем Элис рассказала, как при ней распаковывали четырнадцать сундуков, прибывших в этот день с таможни. У ее французской портнихи была фотография миссис Вирджинии Лэндис, портрет, сделанный красками, и манекен, в точности повторяющий ее фигуру. Потому-то все туалеты и сидят на ней безукоризненно будто она их примеряла. Все платья набиты папиросной бумагой и прикреплены к коробке целой системой тесемочек, чтобы они не мялись, и к каждому платью пришит образчик материи или кожи, из которой сапожник должен сделать туфли или ботинки. В сундуках прибыли и костюмы для улицы, и оперные манто, и вечерние туалеты, и утренние платья, и костюмы для приемов и визитов, и роскошные бальные наряды. Бальные платья украшались фальшивыми драгоценностями, которые перед самым одеванием предстояло заменить настоящими. И все эти наряды были из настоящих кружев либо расшиты ручной вышивкой. Человеческий разум отказывается верить ценам, которые были за них заплачены. Некоторые платья сшивались из таких нежных кружев, что кружевницам приходилось работать в сырых подвалах, потому что от солнца тончайшие нити, из которых их плели, могли пересохнуть и стать ломкими.
На плетение одного ярда таких кружев уходило copoк рабочих дней. Одно из платьев было из шелкового батиста, с вышитыми шелком цветами в стиле помпадур. Оно стоило тысячу долларов, а шляпа к нему — сто двадцать пять долларов, и серые туфли из кожи антилопы, застегивающиеся перламутровыми пряжками,— сорок долларов. Там было еще роскошное, украшенное бриллиантами бальное платье очень сложного фасона из светло-зеленого шелкового шифона с вышитыми темным серебром орхидеями и длинным шлейфом. Одно платье, не считая драгоценностей, стоило шесть тысяч долларов! Было там и авто-мобильное пальто ценою в три тысячи долларов; и лейпцигское оперное манто из белой каракульчи, подбитое горностаем, стоившее двенадцать тысяч долларов; шляпа к нему — тысячу долларов. Миссис Лэндис не задумываясь платила тридцать пять долларов за кружевной носовой платочек, или шестьдесят долларов за пару шелковых чулок, или двести долларов за отделанный шифоном зонтик с ручкой, украшенной жемчугом и золотом. Причем и зонтики и шляпы заказывались отдельно к каждому туалету.
— Она утверждает, что такие вещи действительно стоят потраченных денег и в них ценится не столько материал, сколько сама идея. В каждый туалет вложена мысль так же, как в картину художника. «Я плачу за творческий гений художника,— заявила мне миссис Лэндис,— за его способность схватывать мои идеи и сочетать их с моей индивидуальностью, моим цветом лица, волос и глаз. Иногда я сама делаю эскизы для своих костюмов, поэтому знаю, как это трудно!»