— Я основываюсь не на чьем-то мнении,— последовал ответ,— а на точных сведениях. Сделано будет так, что акции непременно пойдут на повышение.
— Но почему ты знаешь, что лицо, от которого зависит их курс, не обманывает тебя?
— Я получил эти сведения не от того лица, а от другого, которому нет смысла меня обманывать,— напротив, этот человек действует со мной заодно и выигрывает только в том случае, если выигрываю я.
— Иными словами, полученная тобою информация — краденая?—спросил Монтэгю.
— На Уолл-стрите все краденое,— отрезал Оливер. Последовало длительное молчание, а кеб между тем
быстро катился вперед.
— Ну? — спросил наконец Оливер.
— Я допускаю,— сказал Монтэгю,— что кто-то действительно намерен повысить такие-то акции и способен сделать это, и тем не менее он может ошибиться. Тут действует столько различных сил и столько надо учесть случайностей, что, боюсь, ты очень рискуешь.
Оливер расхохотался.
— Ты рассуждаешь, как младенец,— возразил он.— Представь себе, что в моем ведении находятся дела какой-нибудь компании и я желаю воспользоваться своей компетенцией для биржевой игры; неужели ты думаешь, что я заранее почти наверняка не буду знать, как и когда будут стоять акции этой компании?
— Да,— задумчиво произнес Монтэгю,— если только это вообще возможно...
— Если возможно! — смеясь, подхватил Оливер.— Ну конечно же возможно!.. А теперь предположим, что у меня есть доверенное лицо — секретарь, скажем,— и я плачу ему двадцать тысяч в год, и он узнает, что тогда-то представится случай нажить за какой-нибудь час сотни тысяч,— как, по-твоему, воспользуется он этим случаем или нет?
— Да, воспользуется,— сказал Монтэгю.— Но какое это имеет отношение к тебе?.
— А ты выслушай до конца: если он собирается произвести выгодную операцию, то ему нужен капитал, верно? Едва ли он станет искать денег по банкам Уолл-стрита, где за ним следят тысячи глаз. Не естественнее ли ему будет обратиться к человеку из общества, имеющему вес среди частных лиц, располагающих любым количеством наличных?
Монтэгю сидел, глубоко задумавшись.
— Я начинаю понимать,— сказал он тихо.— Все ясно! — И, устремив на Оливера пристальный взгляд, он вдруг воскликнул: — Еще один вопрос!
— Ничего больше не скажу,— ответил тот раздраженно.— Я же говорил тебе, что связан словом.
— Одно ты мне должен сказать,— настаивал Монтэгю,— известно об этом Робби Уоллингу?
— Нет, не известно.
Но Монтэгю слишком давно и слишком хорошо знал своего брата; он научился читать в его глазах и сразу понял, что это ложь. Наконец-то загадка разъяснилась!
Монтэгю сознавал, что стоит на распутье. Все это сильно ему не нравилось: он вовсе не затем приехал в Нью-Йорк, чтобы играть на бирже! Но как трудно было прямо сказать это брату, и вообще как неприятно очутиться перед таким выбором и быть вынужденным в несколько минут, тут же в кебе, принять окончательное решение.
Он целиком доверился Оливеру и теперь находился в неоплатном долгу перед ним. Оливер взял на себя все его расходы — он делал для него все решительно. Его затруднения он принимал к сердцу как свои собственные, и относился к нему так искренне — в полной уверенности, что брат разделяет его замыслы. И вдруг теперь, в критический момент, он отвернется от него и скажет: «Мне эта игра не по душе. Я не разделяю твоего образа мыслей». Какое это мученье иметь более высокие моральные принципы, чем у твоего ближнего!
Он понимал, что отказ приведет его к полнейшему крушению: он будет вынужден покинуть общество, в которое уже принят. Сначала пятьдесят тысяч представились ему огромным гонораром, но довольно было каких-нибудь двух-трех недель, чтобы этот гонорар уже стал казаться недостаточным. Ему потребуется множество таких гонораров, если они и впредь будут жить так же широко, как живут сейчас, и если Элис желает занять место в свете и развлекать своих друзей. А просить Элис отказаться от всего и удовольствоваться домашним кругом было для него еще труднее, чем сейчас же объясниться с братом.
А тут еще явилось искушение. Жизнь — это борьба,— подумал он,— и ведется эта борьба именно такими средствами. Если он отвергнет представляющуюся ему возможность разбогатеть, за нее тотчас ухватятся другие; в сущности, отказавшись от успеха, он только уступит его другим. Вот этот всесильный заправила — кто бы он там ни был — производит в личных целях какие-то манипуляции с акциями; и найдется ли здравомыслящий человек, который упустил бы случай урвать у него часть добычи? Монтэгю почувствовал, что первое побуждение отказаться понемногу слабеет.