Выбрать главу

Я наклонился и обнял ее, стараясь, чтобы она чувствовала меня рядом. Что я мог еще сделать?

Вечерняя температура, равно как и дневная, уже была близка к норме. И выделения вроде без запаха. Я так точно не смог ничего учуять. И Гартнер тоже. Но вот лимфоузлы в паху... За день до этого они явно были меньше. Но посоветовавшись, мы решили, что это проявление еще не до конца уничтоженного сепсиса.

***

И еще день — ни туда, ни сюда. Температура стабильно держалась в пределах нормы, но лимфоузлы всё не уменьшались. Самое неприятное — выделений стало больше. Тот же слабый, но узнаваемый запах гноя упорно не исчезал, и с каждым обходом профессор Гот выглядел всё более озабоченным. У постели Агнесс он сохранял спокойствие, но стоило выйти в коридор, как его лицо мрачнело, и он тяжело вздыхал. И на мои вопросы ничего не отвечал. Всё отнекивался, что времени прошло мало, надо наблюдать, однозначно пока сказать трудно. Я тоже знаю кучу таких отговорок. К сожалению, и ситуации, когда их применяют, мне хорошо известны. Пожалуй, даже слишком хорошо. Они годятся, чтобы удержать близких от паники, но внутри врач боится назвать вещи своими именами, будто слово само по себе способно ухудшить ситуацию. Медики, они ведь ужасно суеверные. Летчики с их ритуалами даже рядом не стояли.

К вечеру третьего дня появились новые симптомы. Агнесс начала жаловаться на тянущие, непрекращающиеся боли внизу живота. Прежние тоже никуда не делись. Потом ее стошнило, и еще раз. И начал вздуваться кишечник. В течение часа ей стало совсем худо, температура поползла вверх. Ждать нечего, я такое видел много раз, и хорошими эти признаки не были никогда. И всё же, сидя у её постели, надеялся на чудо.

— Дорогой, что со мной? — спросила она, слабо улыбнувшись сквозь слёзы.

Я не ответил, боясь выдать голосом растущий страх.

Вызванный срочно врач начал осматривать жену, и прямо во время осмотра наружу хлынула кровь пополам с гноем. Не очень много, может, миллилитров пятьдесят, но и этого хватило, чтобы доктор Фюрманн слегка побледнел, а зрачки его расширились. Он закончил осмотр, и, извинившись, почти выбежал из палаты.

Спустя десять минут в больницу прибыл профессор Гот. Уже у смотровой он перехватил каталку, взглядом оценив состояние Агнесс.

— Коллега, останьтесь здесь, — бросил он, когда я попытался сунуться вслед за каталкой. — Я приглашу вас после осмотра.

Я не спорил. Здесь я в первую очередь муж, а потом уже — врач. Родственников вообще лучше держать подальше от процесса и диагностики, и лечения. Потому что неизбежно начинаются попытки вмешательства. Но, стоя у двери, я всё равно ощущал себя предателем.

Позвали меня довольно скоро. И снова Гот сообщил плохую новость сам, ни на кого не сваливая эту неприятную обязанность:

— Герр фюрст, фрау Агнесс, — начал он, переводя взгляд с меня на жену. — С сожалением вынужден сообщить: воспалительный процесс прогрессирует. У вас начался локальный перитонит в области малого таза. Мы провели все возможные мероприятия, но сейчас единственное, что может спасти вашу жизнь, — это срочная экстирпация матки.

Тишина, повисшая в смотровой, будто давила на плечи. Мудреное латинское слово обозначает искоренение. Иными словами, сейчас профессору Готу с коллегами предстоит удалить матку.

Слова Гота, казалось, повисли в воздухе, давя на всех присутствующих.

— Это необходимо сделать немедленно, — добавил он, обращаясь уже к Агнесс.

Она вздрогнула, едва заметно сжалась в кресле, а затем, словно осознав смысл сказанного, всхлипнула:

— Нет, — прошептала она. Затем громче: — Нет! Пожалуйста, нет!

Агнесс закричала, заглушая слова Гота:

— Не отдавай меня им! Забери меня! Не надо!!! Ты же обещал!! Почему твое лекарство... Оно всем помогает!!! Почему мне не помогло? Ты обещал!!!

Каждое слово, каждый крик будто хлестали меня по щекам.

— Агнесс, — попытался я заговорить, но голос сорвался.

Гот жестом остановил меня. Он опустился на одно колено перед ней и тихо, почти шёпотом начал что-то говорить. Я не слышал слов — в ушах шумело. В какой-то момент я понял, что не могу больше выносить её взгляд, полный боли. Опустив голову, я сделал то, что было единственным возможным: отошёл в сторону, позволяя Готу завершить уговоры.