ТОКІО. Морской министръ графъ Ямамото говорилъ въ палатѣ депутатовъ о послѣднемъ сраженіи и указывалъ на то, какъ трудно осуществить попытки закрытія входа въ Портъ-Артуръ при наличіи у императорскаго флота подводныхъ лодокъ; въ близкомъ будущемъ нельзя ожидать успѣха. Ямамото утверждалъ, что воинскій духъ возродился у русскихъ со времени пріѣзда адмирала Макарова и утопленія Микасы. Онъ выразилъ предположеніе, что русская эскадра послѣ ремонта выйдетъ изъ порта для новаго боя.
Вернулся я в госпиталь уже в темноте, ближе к полуночи. Двор монастыря, ещё днём гудевший, как муравейник, теперь казался опустевшим — только возле инфекционного отделения двое солдат молча курили, приглушённо переговариваясь, затаптывая окурки в грязь. Сборы почти завершили: под навесом стояли аккуратно уложенные ящики с перевязочными материалами, буржуйки остывали, а на крыльце кто-то оставил флягу. Казалось, весь наш маленький мир затаился в ожидании.
Но тишина обманчива: стоило кучеру осадить лошадь, как из дверного проёма жилого корпуса показалась женская фигура с фонарем. Агнесс. Один только силуэт — и в груди что-то отпустило. Вся злость, нервозность после встречи с Лизой — словно ветром сдуло.
— Как там? — спросила она негромко, подойдя ко мне.
— Две теплушки выбил, — ответил я, разминая плечи. — Завтра с утра можно грузить пациентов. С боем, конечно, пришлось, но главное — результат.
— А… Елизавета Федотовна?
Пауза была крошечная, доля секунды, но я уловил. За вопросом скрывался не просто интерес. Всё ещё думает и переживает? Старые чувства, старая ревность. Старая боль.
— Приехала, — коротко сказал я. — Я её встретил. Клялась, что не знала, что именно наш госпиталь займёт. Послала кому-то телеграмму в Петербург… Ну, теперь-то уже какая разница? Всё решено. А на передовую, уж поверь, её никто не отправит.
Агнесс кивнула и опустила глаза.
— Пойдём, — сказала наконец. — Пока еда не остыла. Покормлю тебя.
— Вот это кстати, — усмехнулся я. — На войне главное правило — никогда не упускать возможности поспать, поесть…
— … и сделать наоборот, — тихо закончила она, улыбнувшись печально.
В трапезной было тепло и тихо. Горела лампа под жестяным абажуром, отбрасывая мягкий свет на грубый, исцарапанный стол. Агнесс налила мне суп — густой, с кусками картошки и говядины. На деревянной доске лежал нарезанный хлеб. Простая еда, но пахла она родным и живым. Я опустился на табурет, вытянул ноги, с наслаждением обхватил руками миску.
— Всё ещё считаешь, что война — это романтика? — спросил я с набитым ртом, кивнув на окна, за которыми снова воцарилась маньчжурская темень.
— Я вообще не знаю, что я думаю, — ответила она спокойно. — Иногда кажется, что мы все тут во сне. Только проснуться невозможно.
Я кивнул.
— Зато во сне, в отличие от Мукдена, теплушки дают сразу.
Агнесс фыркнула и села напротив, подперев голову ладонью. Некоторое время мы молчали. Я ел, она смотрела на меня.
— Я почти не сплю по ночам, — тихо проговорила жена.
Я отложил ложку.
— Агнесс…
— Подожди. Я не из-за этого. Я просто… боюсь. Не за себя. За тебя. За нас. — Она понизила голос. — Ты не слышал, как орут ночью раненые? Я слышу. Через стену. Один из тифозных… он, кажется, во сне зовёт маму. Ему, наверное, лет сорок. Или больше.
— Слышу, — кивнул я. — Потому тоже плохо сплю.
— Может, ещё можно что-то изменить? Вдруг эта телеграмма…
— Дорогая. — Я посмотрел ей прямо в глаза. — Мы уже в пути. Просто ещё стоим на перроне. Но состав готов тронуться.
Она помолчала, подперев щёку кулаком.
— Завтра утром я поеду сопровождать раненых, как ты просил. Ты останешься?
— Жду Лизу. То есть — великую княгиню. Надо передать дела, документы, ключи, фармсписок, отчёты… хотя вряд ли она этим сама заниматься будет.
— Ты так говоришь, — сухо заметила Агнесс, — словно боишься снова с ней остаться наедине.
— Я боюсь остаться без тебя.
Она не ответила, но в глазах мелькнули искорки.
Я доел суп, откинулся на спинку стула, вздохнул.
— Спасибо. Жить стало значительно легче.
Агнесс едва заметно усмехнулась, поднялась, подошла ко мне и поправила воротник кителя.
— Отдохни пока. Я соберу твои вещи.
— Вместе соберём. Потом поспим. А утром… как пойдёт.
Я встал ещё до рассвета. Восточный ветер нёс запах сырости и близкой распутицы. Над двором монастыря висел холодный туман, из которого падали крупные капли. Агнесс стояла у крыльца, закутанная в плащ, и давала последние указания сестре Волконской и Варваре. Несколько повозок с пациентами уже ждали у ворот. Два санитара подносили кипяток в бачке.