Алина, широко раскрыв глаза, смотрела на Уильяма – игра забыта, морщинки удивления пролегли по лбу.
– Почему ты здесь? – Ее голос был тихий и ровный, голос умудренного жизнью человека.
Уильям уселся на скамью, чувствуя удовлетворение оттого, что он так по-хозяйски разделался с Ричардом.
– Пришел повидать тебя, – сказал он.
Ее лицо выражало недоверие.
– Зачем?
Уильям устроился так, чтобы можно было наблюдать за лестницей. Он увидел спускающегося в зал человека лет за сорок, одетого как старший слуга – круглая шапочка, короткая туника из дорогой ткани. Слуга сделал кому-то знак рукой, и рыцарь, а за ним воин пошли наверх. Уильям снова взглянул на Алину:
– Я хочу поговорить с тобой.
– О чем?
– О нас с тобой. – Через ее плечо он увидел, что слуга приближается к ним. В походке этого мужчины было что-то женское. В одной руке он держал конической формы кусок сахара грязно-коричневого цвета, в другой – какой-то скрученный корень, похожий на имбирь. Без сомнения, это был управляющий, который только что сходил за драгоценными приправами, хранившимися в графских покоях в закрывающемся шкафу, и теперь нес их повару: сахар, чтобы, по всей вероятности, подсластить пирог из диких яблок, а имбирь, чтобы придать аромат миногам.
Алина проследила за взглядом Уильяма.
– А, Мэттью, привет.
Управляющий улыбнулся и отколол для нее кусочек сахара. Уильям видел, что Мэттью просто обожал свою госпожу. Должно быть, что-то в ее поведении насторожило его, улыбка исчезла, он нахмурил брови и мягким голосом спросил:
– Все в порядке?
– Да, благодарю.
Мэттью взглянул на Уильяма, и на его лице отразилось удивление.
– Молодой Уильям Хамлей, не так ли?
Уильям был смущен тем, что слуга его узнал, но иначе и быть не могло.
– Прибереги свой сахар детям, – проворчал он, хотя сахара ему никто и не предлагал. – Это не для меня.
– Хорошо, господин. – Взгляд Мэттью говорил, что он не собирается связываться с сынками местных дворянчиков. Он повернулся к Алине: – Твой отец привез чудесного шелка. Потом покажу.
– Спасибо, – кивнула она.
Мэттью ушел.
– Женоподобный дурак, – зло сказал Уильям.
– Почему ты был с ним так груб?
– Я не позволяю слугам называть меня «молодой Уильям». – Он с досадой понял, что это было не лучшим началом беседы с дамой, которую он намеревался уговорить стать его женой. Надо быть обаятельным. Он улыбнулся и сказал: – Если бы ты была моей женой, слуги называли бы тебя «леди».
– Ты пришел сюда, чтобы говорить о женитьбе? – проговорила Алина, и Уильям заметил, что в ее голосе прозвучала скептическая нотка.
– Ты ведь не знаешь меня, – возразил он, повысив голос и с отчаянием сознавая, что не может спокойно вести беседу. Уильям собирался сначала немножко непринужденно поболтать, а уж затем приступить к главному, но она оказалась настолько пряма и откровенна, что он был вынужден сразу выложить причину своего прихода. – У тебя сложилось неверное представление обо мне. Уж не знаю, что я такого сделал во время нашей прошлой встречи, что ты так невзлюбила меня, но, какие бы ни были причины, твои выводы слишком поспешны.
Глядя в сторону, Алина обдумывала свой ответ. Уильям увидел, как позади нее в зале показались спустившиеся из графских покоев рыцарь с воином, которые с озадаченным видом поспешили к выходу. Через минуту вниз сошел одетый в церковные одежды человек – очевидно, секретарь графа – и кого-то поманил. Два рыцаря, поднявшись, пошли наверх. Одним из них был Ральф из Лайма, полыхавший алой подкладкой своего плаща, другим – человек постарше, лысый. Было ясно, что ожидавшие в зале были приглашены на аудиенцию к графу. Но зачем?
– И это теперь? – говорила Алина. Она старалась сдержать себя. Возможно, ее переполнял гнев, но у Уильяма было мерзкое ощущение, что ее просто разбирал смех. – После всех этих неприятностей, и злобы, и скандала, когда наконец все начало успокаиваться, ты говоришь, что я совершила ошибку?
Уильям понял, что надеяться ему не на что.
– Ничего не начало успокаиваться – все об этом только и говорят, моя мать все еще в бешенстве, а отец вынужден появляться на людях, опустив голову! – яростно закричал он. – Для нас все осталось по-прежнему.
– Может, хватит о репутации семьи?
В ее голосе прозвучала угроза, но Уильям не придал этому значения. Он вдруг понял, зачем граф вызвал всех этих людей: рассылает гонцов с посланиями.
– О репутации семьи? – рассеянно переспросил он. – А, да.
– Я знаю, мне следовало подумать и о репутации, и о семейных связях, и о прочих вещах, – сказала Алина. – Но это не главное, когда речь идет о замужестве. – На мгновение она задумалась, затем решилась: – Может быть, стоит рассказать тебе о моей матери. Она ненавидела отца. Он вовсе не плохой человек, более того – он великий человек, и я люблю его, но он ужасно черствый и требовательный и никогда не понимал маму. По натуре она была веселой и беззаботной, любила посмеяться, поболтать, послушать музыку, а он сделал ее несчастной. – Уильяму показалось, что на глаза у нее навернулись слезы, но мысли его были заняты графскими посланиями. – Поэтому она и умерла – просто потому, что он не позволил бы ей быть счастливой. Я знаю это. И отец тоже, как видно, знает. И он обещал, что никогда не выдаст меня замуж за нелюбимого человека. Теперь понимаешь?
«Эти послания – приказы, – размышлял Уильям. – Приказы дружкам и союзникам графа Бартоломео быть готовыми к битве. А гонцы – это свидетели».
Пристальный взгляд Алины заставил его встрепенуться.
– Замуж за нелюбимого человека? – повторил он ее последние слова. – А разве я не нравлюсь тебе?
В ее глазах вспыхнул гнев.
– Да ты не слушал меня! – возмущенно воскликнула она. – Ты такой эгоист, что и на минуту не способен проникнуться сочувствием к другому. Что ты делал, когда пришел сюда в прошлый раз? Ты только и болтал о собственной персоне и даже не задал мне ни единого вопроса!
Ее голос перешел в крик, и, когда она остановилась, Уильям заметил, что собравшиеся в зале прекратили разговоры и уставились на них. Он почувствовал себя неловко.
– Не так громко, – произнесен.
– Ты хочешь знать, почему я не люблю тебя? – продолжала она, не обращая внимания на его замечание. – Хорошо, я скажу. Я не люблю тебя, потому что ты грубый и невоспитанный. Я не люблю тебя, потому что ты даже читаешь с трудом. Я не люблю тебя, потому что тебя интересуют только твои собаки, твои лошади да твоя особа.
Жильбер Кэтфейс и Джек Фитц Гильом захохотали. Уильям почувствовал, как краснеет его лицо. Эти мужики были ничто, рыцари, и они смели смеяться над ним, сыном лорда Перси Хамлея. Он встал.
– Ну ладно, – отмахнулся он, пытаясь остановить Алину.
Но было уже поздно.
– Я не люблю тебя, потому что ты самовлюбленный, угрюмый и тупой! – вопила она. Теперь уже смеялись все рыцари. – Я тебя не люблю. Я тебя презираю, ненавижу, и ты мне просто противен. Вот поэтому я не выйду за тебя замуж никогда!
Рыцари наградили ее одобрительными возгласами и хлопками. Уильям весь сжался. Их смех заставил его почувствовать себя маленьким, слабым и беспомощным, как в детстве, когда он вечно всего пугался. Он повернулся и, стараясь справиться с выражением лица, чтобы скрыть свои чувства, под становившийся все громче смех быстрым шагом пошел к выходу. Добравшись наконец до двери, он распахнул ее и, зацепившись ногой за порог, вывалился наружу. Он с грохотом захлопнул за собой дверь и помчался вниз по лестнице. Его душил стыд, и всю дорогу, пока он шел до ворот, в его ушах звенел их издевательский смех.
На расстоянии около мили от Ерлскастла дорогу на Ширинг пересекал тракт. У этого перекрестка путник мог повернуть либо на север – в Глостер и к уэльсской границе, либо на юг – в Винчестер и к побережью. Уильям и Уолтер повернули на юг.
Обида Уильяма вылилась в ярость. Он был слишком взбешен для того, чтобы разговаривать. Ему хотелось ударить Алину, а всех этих рыцарей просто прикончить. С каким удовольствием он вогнал бы свой меч в каждый смеющийся рот, а потом бы еще и протолкнул – дальше, в глотку! В голове его уже созрел план, как отомстить за себя хотя бы одному из них. И если получится, он еще и добудет требуемое доказательство. Эта надежда дала ему некоторое утешение.