Люси посмотрела на него, и за ее страхом и печалью мелькнула вспышка неповиновения. — О чем вы меня просите, простую негритянку, как я? Мне бесполезно вам что-то рассказывать.
— О, ты не скажешь мне ничего нового, чего я не знаю. Я знаю все, что происходило, из безупречных источников. Но я хотел бы, чтобы ты это подтвердила. Я ведь хочу услышать все это от кого-нибудь еще, и я не думаю, что в доме Тинлингов произошло что-то, о чем ты не знаешь.
Люси закусила нижнюю губу и оглядела комнату. Люди шерифа стояли по обеим сторонам двери, скрестив руки на груди, наблюдая за ними без всякого выражения. Она чувствовала себя загнанным в угол животным, маленьким и напуганным.
Уилкенсон положил руки на стол и наклонился к ней так, что их лица оказались в нескольких дюймах друг от друга. Люси отпрянула и наполовину отвернулась, но ее глаза не отрывались от него. — У тебя есть выбор, Люси, — сказал Уилкенсон мягким и спокойным голосом. — Я могу освободить Короля Джеймса или повесить его. И я могу это сделать. Ты же знаешь, что я все могу, не так ли, Люси?
Она кивнула, не сводя с него глаз, как птица, гипнотизированная змеей. Слезы рекой лились у нее из глаз, и тусклый свет, исходивший из-за занавески, отражался от ее мокрой кожи. Она подавила рыдание, села прямее и собрала силы, чтобы заговорить.
— Если вы знаете, что произошло, то вы должны знать, что она не имеет к этому никакого отношения. Миссис Элизабет. Она даже ничего не знала. Это сделала не она, а старуха, та, которая готовила на кухне, но она умерла в этом году, так что больше здесь ничего нельзя сделать.
Уилкенсон нахмурился и покачал головой: — Я не понимаю.
— Господин. Тинлинг… он был животным… настоящей скотиной. Он бил мою госпожу так, как я никогда нигде не видела. Бил ее хуже, чем собаку, хуже, чем рабыню. Однажды он ее чуть не убил, она неделю лежала в постели, вся в синяках. Я… я… не знаю почему. Она никогда ничего плохого не делала. Ему это просто нравилось, нравилось ее бить. В конце концов он сказал, что завтра убьет ее, и, клянусь Господом, он бы и сделал это.
Она не выдержала, закрыла лицо руками и зарыдала.
— Продолжай, Люси, все в порядке…
Люси снова собралась с духом и подняла голову. — Старуха не могла больше этого выносить, она любила миссис Элизабет, мы все ее любили. У старухи были знания ядов и тому подобное. Она что-то подсыпала ему в еду, чтобы выглядело так, как будто его сердце не выдержало. Он упал замертво прямо в своей спальне, пытаясь добиться от меня своего. Разорвал на мне одежду, весь дрожал… и это было не в первый раз… а потом он упал замертво. Мы все думали, что его сердце не выдержало. Старуха сама сказала мне правду об этом. Прямо перед своей смертью, она мне все рассказала. Шериф нашел этого сукина сына мертвым, со спущенными штанами, и он не хотел об этом ничего говорить, не хотел, чтобы кто-то узнал, как умер этот старый ублюдок.
Она снова осмотрелась. Ее нижняя губа дрожала, и она всхлипывала, но в ней было и определенное неповиновение. — Это старуха убила его, совершенно верно, но он сам убил бы миссис Элизабет, если бы она не сделала этого. Он так и сказал, и я это слышала, что он собирался ее убить. Он был сумасшедшим, самым подлым ублюдком, которого я когда-либо знал. Я рада тому, что она совершила.
В маленькой комнате повисла тишина. Уилкенсон взглянул на людей шерифа, заметив их удивленные широко раскрытые глаза, и подумал, что его собственное лицо отражает то же самое выражение. Он надеялся только подтвердить письмо Уильяма Тинлинга, разжечь искры слуха, заставить людей говорить о ней пакости. Но это уже был другой вопрос, вопрос к закону, к судам. К свидетельским показаниям под присягой.
— Это то, что вы хотели услышать? — спросила Люси.
— Да… да, — сказал Джордж Уилкенсон, но это было не совсем так. Это было не совсем то, чего он хотел. Это было намного, намного больше.
«Плимутский приз» бросил якорь на Хэмптон-Роудс, чтобы дождаться прилива, прежде чем отправиться вверх по реке Джеймс в Джеймстаун. Это значительно облегчило бы путешествие вверх по реке, а двенадцать часов запаса дали бы время распространиться слухам о втором триумфальном возвращении Марлоу.
Якорная стоянка на их пути была пуста. Исчезли даже «Братья Уилкенсоны». Марлоу удивился, как им удалось собрать столько матросов, чтобы двинуться в путь. Он представил себе Джорджа Уилкенсона, неуверенно лезшего наверх, чтобы ослабить парус, трясущегося, как лист, старика, стоящего у штурвала и выкрикивавшего команды, и эта мысль вызвала у него улыбку.